Тот совладал, наконец, с пуговицами и снял
полосатые брюки. Под ними оказались невиданные никогда кальсоны. Они были
кремового цвета, с вышитыми на них шёлковыми чёрными кошками и пахли духами.
Пёс не выдержал кошек и гавкнул так, что
субъект подпрыгнул.
– Ай!
– Я тебя выдеру! Не бойтесь, он не кусается.
«Я не кусаюсь?» – удивился пёс.
Из кармана брюк вошедший выронил на ковёр
маленький конвертик, на котором была изображена красавица с распущенными
волосами. Субъект подпрыгнул, наклонился, подобрал её и густо покраснел.
– Вы, однако, смотрите, – предостерегающе и
хмуро сказал Филипп Филиппович, грозя пальцем, – всё-таки, смотрите, не
злоупотребляйте!
– Я не зло… – смущённо забормотал субъект,
продолжая раздеваться, – я, дорогой профессор, только в виде опыта.
– Ну, и что же? Какие результаты? – строго
спросил Филипп Филиппович.
Субъект в экстазе махнул рукой.
– 25 лет, клянусь богом, профессор, ничего
подобного. Последний раз в 1899-м году в Париже на Рю де ла Пэ.
– А почему вы позеленели?
Лицо пришельца затуманилось.
– Проклятая Жиркость
[1]!.
Вы не можете себе
представить, профессор, что эти бездельники подсунули мне вместо краски. Вы
только поглядите, бормотал субъект, ища глазами зеркало. – Им морду нужно бить!
– свирепея, добавил он. – Что же мне теперь делать, профессор? – спросил он
плаксиво.
– Хм, обрейтесь наголо.
– Профессор, – жалобно восклицал посетитель, –
да ведь они опять седые вырастут. Кроме того, мне на службу носа нельзя будет
показать, я и так уже третий день не езжу. Эх, профессор, если бы вы открыли
способ, чтобы и волосы омолаживать!
– Не сразу, не сразу, мой дорогой, – бормотал
Филипп Филиппович.
Наклоняясь, он блестящими глазами исследовал
голый живот пациента:
– Ну, что ж, – прелестно, всё в полном
порядке. Я даже не ожидал, сказать по правде, такого результата. «Много крови,
много песен…».
Одевайтесь, голубчик!
– «Я же той, что всех прелестней!..» –
дребезжащим, как сковорода, голосом подпел пациент и, сияя, стал одеваться.
Приведя себя в порядок, он, подпрыгивая и распространяя запах духов, отсчитал
Филиппу Филипповичу пачку белых денег и нежно стал жать ему обе руки.
– Две недели можете не показываться, – сказал
Филипп Филиппович, – но всё-таки прошу вас: будьте осторожны.
– Профессор! – из-за двери в экстазе
воскликнул голос, – будьте совершенно спокойны, – он сладостно хихикнул и пропал.
Рассыпной звонок пролетел по квартире,
лакированная дверь открылась, вошёл тяпнутый, вручил Филиппу Филипповичу листок
и заявил:
– Годы показаны не правильно. Вероятно, 54—55.
Тоны сердца глуховаты.
Он исчез и сменился шуршащей дамой в лихо
заломленной набок шляпе и со сверкающим колье на вялой и жёваной шее. Странные
чёрные мешки висели у неё под глазами, а щёки были кукольно-румяного цвета. Она
сильно волновалась.
– Сударыня! Сколько вам лет? – очень сурово
спросил её Филипп Филиппович.
Дама испугалась и даже побледнела под коркой
румян.
– Я, профессор, клянусь, если бы вы знали,
какая у меня драма!..
– Лет вам сколько, сударыня? – ещё суровее
повторил Филипп Филиппович.
– Честное слово… Ну, сорок пять…
– Сударыня, – возопил Филипп Филиппович, –
меня ждут. Не задерживайте, пожалуйста. Вы же не одна!
Грудь дамы бурно вздымалась.
– Я вам одному, как светилу науки. Но клянусь
– это такой ужас…
– Сколько вам лет? – яростно и визгливо
спросил Филипп Филиппович и очки его блеснули.
– Пятьдесят один! – корчась со страху ответила
дама.
– Снимайте штаны, сударыня, – облегчённо
молвил Филипп Филиппович и указал на высокий белый эшафот в углу.
– Клянусь, профессор, – бормотала дама,
дрожащими пальцами расстёгивая какие-то кнопки на поясе, – этот Мориц… Я вам
признаюсь, как на духу…
– «От Севильи до Гренады…» – рассеянно запел
Филипп Филиппович и нажал педаль в мраморном умывальнике. Зашумела вода.
– Клянусь богом! – говорила дама и живые пятна
сквозь искусственные продирались на её щеках, – я знаю – это моя последняя
страсть. Ведь это такой негодяй! О, профессор! Он карточный шулер, это знает
вся Москва. Он не может пропустить ни одной гнусной модистки. Ведь он так
дьявольски молод. – Дама бормотала и выбрасывала из-под шумящих юбок скомканный
кружевной клок.
Пёс совершенно затуманился и всё в голове у
него пошло кверху ногами.
«Ну вас к чёрту», – мутно подумал он, положив
голову на лапы и задремав от стыда, – «И стараться не буду понять, что это за
штука – всё равно не пойму.
Очнулся он от звона и увидел, что Филипп
Филиппович швырнул в таз какие-то сияющие трубки.
Пятнистая дама, прижимая руки к груди, с
надеждой глядела на Филиппа Филипповича. Тот важно нахмурился и, сев за стол,
что-то записал.
– Я вам, сударыня, вставляю яичники обезьяны,
– объявил он и посмотрел строго.
– Ах, профессор, неужели обезьяны?
– Да, – непреклонно ответил Филипп Филиппович.
– Когда же операция? – бледнея и слабым
голосом спрашивала дама.
– «От Севильи до Гренады…» Угм… В понедельник.
Ляжете в клинику с утра. Мой ассистент приготовит вас.
– Ах, я не хочу в клинику. Нельзя ли у вас,
профессор?
– Видите ли, у себя я делаю операции лишь в
крайних случаях. Это будет стоить очень дорого – 50 червонцев.
– Я согласна, профессор!
Опять загремела вода, колыхнулась шляпа с
перьями, потом появилась лысая, как тарелка, голова и обняла Филиппа
Филипповича. Пёс дремал, тошнота прошла, пёс наслаждался утихшим боком и
теплом, даже всхрапнул и успел увидеть кусочек приятного сна: будто бы он
вырвал у совы целый пук перьев из хвоста… Потом взволнованный голос тявкнул над
головой.
