– Да не волнуйтесь вы так! – она дотронулась до его руки. – Вы-то точно не виноваты! Это был мамин выбор. Только ее. – Она улыбнулась. – Вот я и загадала: придете сегодня, я вам все расскажу. Хотя не знаю, одобрила бы меня мама. Мы с ней пару раз говорили на эту тему. Она всегда повторяла, что это ее решение и вы тут совершенно ни при чем, мы не имеем права осложнять вам жизнь.
Автобус резко дернулся и остановился у ворот. Открылись двери, старухи тяжело стали спускаться по ступенькам. Он вышел из автобуса, стрельнул у водителя сигарету, отошел чуть в сторону и закурил. Кладбищенские рабочие водрузили гроб с Лизой на металлическую каталку и резво повезли ее в глубь кладбища. Скорбная процессия едва поспевала за ними. Он бросил окурок и пошел следом. Все свернули на боковую аллею и скоро дошли до места. Рабочие отошли в сторону – ожидать положенного магарыча.
Все по очереди подходили к Лизе и говорили последние слова. Лена плакала и гладила мать по лицу. Потом обернулась, растерянно посмотрела на него и отошла чуть в сторону. Он подошел к гробу, долго смотрел на Лизу, пытаясь отыскать знакомые черты, потом наклонился и поцеловал ее в лоб. Кто-то придушенно вскрикнул за его спиной. Рабочие накрыли крышку и принялись заколачивать гроб. Лена что-то истошно закричала, он подошел к ней и крепко обнял. Промерзшие крупные комья земли с грохотом ударялись о крышку гроба. Окоченевшие старухи медленно двинулись в обратный путь, а они с Леной, обнявшись, продолжали стоять у могилы. Лена плакала и поправляла ленты венков, лежавших на только что образованном холмике из комьев рыжеватой глины и бурого, грязного снега.
Он подошел к работягам и протянул деньги. Они пересчитали, хмыкнули, но, видимо, остались довольны. Бросив лопаты на каталку и громко переговариваясь, рабочие двинулись в сторону конторы. Наконец и они побрели к автобусу. Николай Петрович сел рядом с Леной, достал одноразовые бумажные платочки, положенные в карман заботливой женой, и протянул ей. Долго молчали. Потом она спросила:
– Поедете к нам, Николай Петрович? Помянуть маму?
Он кивнул. Потом украдкой посмотрел на часы и подумал, что надо позвонить Алле. Она наверняка волнуется. Но в автобусе делать этого не стал, почему-то показалось неуместным. Ехали долго – на другой конец Москвы. Старухи притихли, видимо, устали и замерзли. А может, каждая думала о бренности жизни и, конечно, о себе.
Автобус свернул на улицу Волгина.
«Странно, – подумал он. – А ведь мы практически были соседями. Господи, как все это по меньшей мере странно. И этот мальчик, мой сын, рос, оказывается, совсем недалеко от меня».
Лена позвонила в квартиру. Дверь открыла высокая полная старуха.
– Тетя Маруся, – представила ее Лена, – наша соседка. Если бы не она, не знаю, как бы я справилась со всем этим.
Соседка Маруся махнула рукой и пошла на кухню. Николай Петрович стал принимать пальто у Лизиных подруг, потом по очереди все долго мыли руки. Наконец прошли в комнату.
Он огляделся – обстановка была более чем скромной: старая тахта под вытертым покрывалом, комод, письменный стол, старенький ламповый телевизор. На стенах и комоде фотографии – дочь, сын, внуки. Его, между прочим, внуки и его сын.
Он стоял и разглядывал снимки. Сзади подошла одна из Лизиных подруг.
– Чудные дети, – сказала она. – И Саша, и Леночка. А как Леночка смотрела за матерью! Такое сейчас нечасто встретишь. – И старуха почему-то глубоко и тяжело вздохнула.
Наконец все уселись за стол. Маруся внесла стопку блинов. Все оживились и начали раскладывать еду по тарелкам. Он встал и поднял рюмку. За столом стало тихо.
– Не знаю, имею ли я право, – сказал он и замолчал. – Не уверен, что имею право сказать первым, – повторил он. – Не уверен, но скажу.
Все выжидательно смотрели на него.
– Жизнь так распорядилась, и в этом вряд ли есть виноватые. Но сложилось именно так, а не иначе. Лиза была прекрасным человеком. Я в этом совершенно убежден. Жила она несладко, но была человеком гордым и значительным. А таким всегда живется непросто. – Он замолчал и проглотил комок в горле. – Я прошу у нее прощения. А мне есть за что перед ней повиниться. Но сегодня вместе со скорбью я испытываю огромное, непомерное человеческое счастье. Счастье, которое я не могу еще осознать в полную силу. – Он замолчал и понял, что больше говорить не может. Охрипшим, срывающимся голосом добавил: – Светлая память! – Опрокинул рюмку и сел за стол.
Все молча выпили. Потом заговорили Лизины подруги – по очереди и наперебой. Вспоминали что-то забавное, смеялись и снова плакали.
Николай Петрович внимательно слушал их рассказы и думал о том, как, в сущности, мало эта женщина значила в его жизни и как она изменила его судьбу. Из рассказов Лизиных подруг он узнавал, каким легким и необременительным человеком она была в жизни. Каким верным и преданным другом. Как легко и с удовольствием помогала всем – и родне, и подругам. Он понимал, что об ушедших – только хорошее, но был уверен, что все это чистая правда.
Потом вышел в коридор и позвонил жене. Сказал, что у него все в порядке и просил не волноваться. Обещал, что скоро будет. Жена попросила, чтобы он по дороге купил свежего хлеба.
Он зашел в комнату и вызвал Лену в коридор. В коридоре объяснил ей, что ему надо собираться. Она кивала, да, да, конечно. Он надел пальто, и они с Леной крепко обнялись. На пороге, смущаясь, попросил у нее фотографии сына и внуков. Она всплеснула руками:
– О господи, как я могла забыть!
Она вынесла несколько снимков, и он положил их во внутренний карман пальто.
– Ну, теперь я думаю, что мы не потеряемся! – слабо улыбнулась Лена. – Как странно, для этого было нужно всего лишь, чтобы мама умерла.
Он прижал ее к себе на секунду – и шагнул к лифту.
На улице он поймал такси. Он очень торопился домой. Думал о том, какой нелегкий разговор ему предстоит с женой, но ни на секунду не сомневался, что Алла поймет все правильно. По-другому и не могло быть. Сколько вместе прожито и пережито! Какая за плечами долгая и непростая жизнь. И она, конечно же, сможет его понять и простить. И разделить с ним эту огромную радость и непомерное счастье.
Он достал из кармана фотографии, долго рассматривал их, пытаясь найти в незнакомых людях, сыне и внуках, знакомые черты, и ему казалось, что он их находил. Он думал о том, что в далеком северном городе живут родные ему люди, и почему-то стало тревожно и беспокойно и закололо сердце. Впрочем, родителям свойственно беспокоиться о детях, решил он.
Он вздохнул, улыбнулся и посмотрел в окно. «Скоро кончится эта бесконечная зима, – подумал он. – Совсем скоро. Уже, слава богу, последняя неделя марта».
Машина подъехала к дому, и он расплатился с шофером. Легко и быстро вбежал по ступенькам и нажал кнопку лифта. И только тогда вспомнил, что забыл купить хлеба.
Матильда
В четверг вечером, когда Мишенька уже спал, она садилась на веранде, брала в руки карандаш и листок бумаги из блокнота, надевала на нос очки и, вздыхая, задумчиво смотрела перед собой. Ей предстояло хорошенько подумать, не пропустить ничего и, конечно же, изложить это подробно на бумаге. Она вообще обожала всякие тетрадочки, блокнотики и просто разрезанные на четыре части бумажные листы – любила все фиксировать. Так она делала всю жизнь. А к старости, когда память подводила все больше и на свою голову она уже и не надеялась, без этих записочек она и вовсе не справлялась. К тому же человеком она была крайне ответственным. А тут такое дело! Приближались выходные, а это означало, что приедет вся большая семья. Съедутся, конечно, все, это наверняка. Находиться в городе практически невозможно – уже четвертую неделю стоит невообразимая, изматывающая, сумасшедшая жара. Даже здесь, на даче, воздух был раскален до предела, земля рассохлась и покрылась глубокими трещинами – за весь месяц дождь не пролился ни разу. Лето было объявлено аномальным – но кому от этого было легче? Правда, под вечер, после десяти часов, за городом все-таки наступала если не прохлада, то все-таки хоть какое-то облегчение. А город, конечно, не успевал остыть даже к ночи.
