Светик вошла в комнату, зажгла свет. Виталий сидел в кресле и пил неразбавленный виски. Светик молча разделась и легла в кровать.
– И ты считаешь, что это нормально? — спросил Виталий.
Светик открыла глаза и приподняла в удивлении брови.
– Что «это»? — уточнила она.
– Дуру из себя не строй! — почти выкрикнул муж. — Не позорь меня перед людьми. Ведь ты знала, на что шла.
– Ага, — широко зевнула Светик, — знала, но не совсем понимала. Не рассчитала свои силы, как говорится. Зов плоти, видишь ли. — И она опять зевнула.
– Какой зов? — закричал он. — А моя карьера, моя репутация?
– Какой «зов» — тебе не понять, — усмехнулась Светик. — А твоя ре-пу-та-ция, по-моему, не пострадала. Пока. И карьера — тоже. — Она отвернулась к стене и бросила: — Выключи свет и открой окно. А то от этого кондиционера я вечно встаю с опухшей головой.
Она тут же уснула, а ее законный муж вышел на улицу — оставаться в одной комнате с женой было невыносимо. Да и какой тут сон? До утра просидел на ступеньках с бутылкой виски. Там и уснул.
На следующий день, к вечеру, Светик съездила к педикюрше — китаянке Инь Су, навела марафет, уложила в парикмахерской волосы, в магазине купила новые, дорогущие французские духи и взяла такси.
Через двадцать минут она стояла у входа в отель. Прошла, высоко подняв голову, через ресепшн и подошла к лифту. Бой, одетый в красную, с галунами, форму, учтиво поклонился. Светик зашла в зеркальный, с золотой лепниной лифт и села на бархатную скамеечку. Лифт остановился на десятом этаже. Она подошла к нужному номеру, на секунду задержалась, глубоко вздохнула и постучала.
Дверь была открыта, Светик зашла в номер. Приглушенно и интимно горел торшер, тихо играла музыка. На столе стояли шампанское и фрукты. Хозяин номера, завернутый в простыню, как римский патриций в тогу, сидел в кресле и улыбался.
Светик внимательно посмотрела на него.
– Ждал?
Он кивнул. Она пошла в ванную и посмотрела на часы. Через два часа с работы должен был вернуться муж. Она вздохнула и начала быстро раздеваться. Дверь в ванную открылась — на пороге стоял обнаженный балерун.
– Не терпится? — усмехнулась Светик и почувствовала, как у нее дрожат ноги.
Она посмотрела на часы: «Кошмар, два часа ночи. Закувыркались. Виталий, разумеется, шум поднимать не будет — ему это не в плюс. Но как вернуться домой? Да и вообще — неохота. Вставать, одеваться. Ловить такси. И спать так хочется!» Светик зевнула и улеглась поудобнее. Как будет, так будет. В конце концов, она ничего не теряет, кроме своих цепей.
Утром она сладко потянулась в постели. Балерун вышел из душа.
– Закажи завтрак в номер! — кокетливо попросила Светик.
– Ты, что, подруга, спятила? Какой завтрак? Ты знаешь, сколько здесь этот завтрак стоит? А у нас командировочные — копейки. Это вы тут сидите годами и ящиками аппаратуру и тряпье выносите. А у нас все считано, до цента. Так что завтракать, солнышко, будешь дома. Вместе с мужем.
Светик встала с кровати, оделась и, не попрощавшись, вышла из номера, громко хлопнув дверью. В лифте она посмотрела на себя в зеркало — боже, ну и вид! Косметика размазана, как у шлюхи, под глазами синева. Она зашла в туалет и попробовала привести себя в порядок. Гордо, не кивнув, прошла мимо стойки с портье. Он с усмешкой посмотрел ей вслед. У двери она почему-то обернулась — портье вежливо, с улыбкой, поклонился. Светик вспыхнула, подняла подбородок и вышла на улицу. Такси стояло у подъезда. Через полчаса она подъехала к воротам. Кивнула коменданту. Он, как и портье в отеле, гаденько ухмыльнулся. Светик зашла в дом. На кухне Катя жарила рыбу. Светик сморщила нос.
– Привет! — бросила она соседке.
Катя на нее посмотрела и ничего не ответила.
Светик разделась и приняла душ. Очень хотелось кофе с бутербродом. Или яичницу. Она вздохнула, накинула халат и пошла на кухню. Подошла к плите, поставила чайник. Катя дернулась, схватила свою сковородку и быстро пошла к себе. «Бойкот, значит… Ну, и ладно. Черт с вами со всеми!» — храбро подумала она.
Но все-таки было тревожно и страшновато. Держаться здесь ей особо не за что, на общественное мнение тоже глубоко наплевать. Презрения и порицаний она не боялась. Но почему тогда так гнусно на душе? Просто камень какой-то на груди. «А, будь что будет!» Она поставила на поднос турку с кофе, нарезала хлеба и сыра, положила на край тарелки три маринованных огурчика, сглотнула слюну и пошла к себе. Ну, правда — очень хотелось есть! Что в этом такого? Обычное человеческое желание.
Зоя
Зоя пошла в райком, записалась на прием к секретарю. Секретарь — молодой лысоватый и полноватый молодой человек — поднял на нее выпуклые «рыбьи» глаза и кивнул. Зоя оглядела кабинет — просторный, в четыре окна, с тяжелыми плюшевыми гардинами и длинным столом, на котором стояли стеклянный графин с водой и пара стаканов.
Зоя села на стул и заговорила. Секретарь, наклонив голову, что-то рисовал на бумаге и кивал. Потом поднял на Зою глаза и сказал:
– Понятно. Спасибо за сигнал. На бумаге изложить ситуацию можете?
Зоя кивнула. Он протянул ей лист бумаги и ручку:
– Вы пока пишите, а я выйду по делам.
– Разумеется! — сказала Зоя.
Он направился к двери. Зоя склонилась над листком. Вернулся он минут через сорок. Зоя уже закончила и разглядывала книги в книжном шкафу.
Секретарь пришел довольный и порозовевший. Облизнул маслянистые губы. Вздохнув, сел в кресло и устроился поудобнее. Было видно, что настроение у него явно улучшилось. «Пообедал», — догадалась Зоя.
Секретарша принесла на подносе стакан чая в подстаканнике и фарфоровую, в красный горох, сахарницу. Секретарь, не поднимая головы от Зоиного листа, кивнул.
Зоя присела на край стула. Он закончил читать, шумно глотнул чай и поморщился. Потом положил в чай сахар — четыре куска. Звякая ложечкой, долго размешивал его, еще раз глотнул и поднял глаза на Зою.
– Хорошо, — сказал он. — Можете идти.
Зоя кивнула.
– А ход этому делу будет? — спросила она.
– Ну, — он усмехнулся, — для чего-то мы же здесь сидим и едим свой хлеб. Не волнуйтесь. Ход дадим. Не сомневайтесь! Нечисть надо из наших рядов убирать.
Зоя снова закивала.
– Знаете, меня больше всего возмутил поступок Мащенко, — сказала она. — Странное такое поведение. Покрывательство какое-то. И это — секретарь парторганизации института! — возмущенно и горячо сказала она. — Ну, и Миловидов, конечно. Государство его поит, кормит. Учит. А он… — Она расстроенно махнула рукой. — Не умеют люди ценить хорошее.
Секретарь внимательно посмотрел на нее. Потом встал, протянул ей руку и повторил:
