Зоя молча смотрела на него.
– Ты делаешь это абсолютно от чистого сердца. Абсолютно искренне и полностью уверена в своей правоте.
– О чем ты, не понимаю?
– Скажи, — вместо ответа спросил он, — а легко, наверно, жить, когда ни в чем не сомневаешься?
Зоя посмотрела на него с сожалением:
– Завидуешь? Жизнь-то ведь не очень удалась?
– Боже не приведи! — рассмеялся он. А потом внимательно посмотрел на Зою: — Зоенька, ты и вправду думаешь, что тебе можно позавидовать?
Она обошла его и быстро пошла по коридору, дробно стуча каблуками. «Где-то я уже это слышала», — подумала она.
Перед ней была дверь ординаторской. Она решительно открыла ее — предстоял нелегкий разговор с коллегами. Причины были веские — жалоба в райздрав.
В ординаторской было шумно — на столе стоял торт и чашки с чаем, праздновали чей-то день рождения. Все обернулись на Зою и замолчали. Она одернула халат и вошла — при абсолютной и полной тишине.
Шура
Шура не представляла, что будет так тяжело. Теперь, даже чтобы выскочить в магазин за молоком и хлебом, приходилось Петрушу одевать, а он этого терпеть не мог. Одного его оставлять дома она боялась, хотя понимала: его где положишь, там и лежит. Но все равно было страшно. А вдруг… Вдруг — испугается, вдруг — перевернется, вдруг — захлебнется в слезах. В общем, напридумала себе черт-те каких страхов и поверила в них.
Денег не было совсем — какая у Петруши пенсия? Отец, как мог, помогал. Иногда привозил продукты. Но и это была капля в море.
Однажды Шура поехала к маме на кладбище. Петруша на руках — тяжеленький уже, будь здоров. В коляске было бы легче, но как коляску затащишь в автобус?
Дошла до маминой могилы. На одной руке — Петруша, другой пыталась убрать листья, ветки. Памятника не было, простой металлический крест с убогой табличкой, на которой черной краской криво написаны мамина фамилия и даты рождения и смерти.
Шура подумала: как было бы хорошо поставить маме памятник — из белого мрамора, с фотографией, где она молодая и красивая. Где уж — на цветы и то денег нет.
На соседней могиле копошилась какая-то старушка в резиновых сапогах и синем рабочем халате. Подошла к Шуре.
– Мать твоя, что ли?
Шура кивнула.
– А с ребятеночком что? — спросила любопытная бабка. — Больной, что ли?
Шура молча смотрела перед собой.
– Идем, девка. Чаю попьем. — Старушка ловко пробралась через ограды и бойко зашагала вперед. Шура поплелась за ней. Зашли в маленькую и сырую сторожку. Старушка поставила на плитку чайник и достала пачку печенья. Заварила чай.
Шура положила Петрушу на маленькую ободранную кушетку. От плитки сторожка быстро нагрелась. Бабка сняла платок и налила чай. Увидела, как Шура ест печенье, вздохнула и достала пакет с бутербродами. Смущаясь, Шура съела два бутерброда. Разговорились. Шура рассказала ей про свою жизнь. Старушка вздыхала и качала головой. Старушка — а звали ее тетя Тоня — рассказала Шуре, что работает на кладбище пятнадцать лет. Когда-то пристроила подружка — царствие ей небесное и вечная память. Прибирается на могилках, красит ограды, сажает цветы. Есть постоянные клиенты — те платят хорошо, не задерживают. Особенно — эти, явреи, те, что в Америках живут. Они-то родню чтут, не забывают. Памятники богатые ставят, из черного габро. Денег не жалеют. Есть клиенты временные, на раз. Тоже приработок. В общем, живем — не тужим. Деньга хорошая — на все хватает. — У тети Тони навернулись слезы: — У меня тоже свое горе. Дочь десять лет лежит, не встает. Муж, подонок, избил. Позвоночник повредил. Сам-то сидит, но нам от этого не легче.
Тетя Тоня плакала и рассказывала, какая ее Ленка была красавица. Коса до колен, глаза синие. И вот такое горе! Есть еще внучок, Димка. На повара учится. Раньше, когда малой был, бабке здесь, на кладбище, помогал. Скоро в армию пойдет. Пока тетя Тоня на работе, за дочкой соседка приглядывает.
Шура слушала и кивала. А потом тетя Тоня предложила ей работу — себе в помощь. Справляться одной уже нелегко, а клиентов своих отдавать «этим воронам» — это она про своих подельниц — неохота. Подавятся!
– Давай, Шурк, хватай удачу за хвост! — засмеялась тетя Тоня. — Сюда ведь со стороны и близко подойти не дадут. А нам с тобой и на двоих всего хватит. Да и работа — спокойная, на воздухе. Никто нервы не мотает. А сейчас — весна. Работы и вовсе будет море. Только успевай!
– А Петрушу куда? — тихо спросила Шура.
Тетя Тоня махнула рукой:
– В интернат сдашь. Тут хороший, прямо за Окружной, в лесу. В старой усадьбе. На выходной будешь забирать. А потом денег соберешь — няньку возьмешь.
Шура покачала головой:
– Не отдам.
– Ну смотри, — вздохнула тетя Тоня. — Жить начнешь по-людски. Ребенку всего дашь — и врачей, и питание. И на море повезешь. А так — думай. Дело-то хозяйское. Добровольное.
Шура поблагодарила за чай, подхватила Петрушу и поехала домой. Ночью не спала, думала. Может, правда, попробовать? Не проживешь ведь на Петрушину пенсию. А врачи нужны, и массажисты, и фрукты, и море.
Наутро поехала в интернат. Интернат — бывшая барская усадьба — стоял в сосновом бору. Детки, укрытые шерстяными одеялами, спали на веранде на улице.
Главврач, немолодая, усталая женщина, внимательно выслушала Шуру и кивнула:
– Правильно мыслишь. Ему тут будет хорошо. Все специалисты есть. Питание четырехразовое. Соки, фрукты. Прогулки. Только с местами плохо. Но ты мать-одиночка. Попробуй. — И она дала Шуре список справок и бумаг, необходимых для устройства Петруши.
С очередью помог отец — подключил приятеля в министерстве. Дали ходатайство. Шура собрала все справки. Через месяц получила место. Вместе с отцом она отвезла Петрушу в интернат. Целовала его и говорила, что придет завтра. Петруша, не мигая и ничего не понимая, смотрел на нее. Отец и нянечка вывели Шуру из спальни. На улице отец крепко обнял ее и сказал, что она умница, все сделала правильно.
Шура расплакалась — какое там правильно… Такая на сердце тоска…
Когда вошла в квартиру, опять разревелась — посмотрела на Петрушину кроватку, игрушки, в которые он не играл…
А наутро поехала на кладбище, нашла тетю Тоню. Та ей обрадовалась и принялась вводить в курс дела.
Началась Шурина трудовая жизнь.
Таня
Окончательно сломали голову — денег собрали только половину. До внесения полной суммы оставалась неделя. Таня совсем извелась.
Позвонила из Рима Лялька. Сказала, что «помочила лапки» в фонтане де Треви. Рассказала, что шляется по музеям и объедается пиццей. Пицца и спагетти такие, что можно рехнуться. А тряпки, а обувь!
