Александр Николаевич, Шура, служил в ЦСУ – работа нудная, монотонная, связанная с цифрами и отчетами. Коллектив женский на девяносто процентов. Каждый мужчина – платиновый слиток, каждый на виду. Конечно, продвигали мужчин быстрее. Александр быстро стал руководителем отдела. Соблазнить его пыталась не одна и не раз – красавец, скромник, галантен, интеллигентен. Не мужчина – провокация для женского коллектива. Примы мрачного творения Ле Корбюзье на Кировской совершали вокруг немногословного красавца свои ритуальные танцы. В ход пускалось все: яркая помада, терпкие духи, короткая юбка, дедероновые чулки, делающие ногу стройнее и как будто длиннее. Угощения в виде пирожков и диковинных многослойных тортов с безе и без, маринованных своими руками патиссонов и соленых грибов. Просьбы разобраться с отчетом (сесть напротив, расстегнуть верхнюю пуговицу блузки, вздох, отчаянный взгляд). Не работало НИЧЕГО. Александр был по-прежнему сдержан, даже слегка суров, немногословен и спокоен. Одна из обиженных его равнодушием местных красавиц даже пустила по управлению слух – дескать, ни на что не годен, в смысле мужском полный ноль, знаю, пробовала. В курилке она закатывала глаза, шумно затягивалась и убежденно подтверждала, с трагическим вздохом – увы, увы! Ей и верили, и нет. Впрочем, какая разница.
Софья Михайловна, сама неспособная на обман, как-то не думала о том, что ее мужа ежедневно окружает толпа молодых и не очень, прекрасных, готовых на все женщин. Лишь однажды, на предновогоднем концерте со стандартным набором – иллюзионист, чтец-декламатор, полная меццо-сопрано в плюшевом платье цвета электрик, – она вдруг огляделась и увидела то, что ее потрясло. Господи, сколько красивых, хорошо одетых, ухоженных, одиноких – выдает взгляд – женщин! Тут же она увидела себя со стороны – грузная, немолодая, плохо одетая, совсем без косметики, со скучным узлом на затылке докторша. Сердце больно кольнула тоска. Разглядывали ее, конечно, с повышенным интересом, и она видела разочарование в глазах смотрящих. Настроение было окончательно испорчено, слезы в глазах, ком в горле. Ночью тревога не отпустила. Решила как-то себя приукрасить. На следующий день после работы зашла в галантерею. Купила помаду, две нитки бус – под жемчуг и под бирюзу, пудру «Балет» и духи «Каменный цветок». Заказала в ателье новое пальто с дефицитной норкой и норковую же шляпу. Хотела отрезать волосы, сделать модную короткую стрижку, но так и не решилась. Впрочем, довольно скоро за хлопотами и работой думать о том, что ее тревожило, она перестала. В конце концов, доверие в семейной жизни – это главное. Да и поводов усомниться в себе Шура никогда не давал. Жили они складно. Долго ужинали по вечерам, обсуждая новости, события на работе, прочитанные книги, просмотренные фильмы. По субботам ходили на рынок, обедали поздно, позволяли себе выпить бутылочку сладкого вина «Лидия» – словом, отдыхали.
Скоро, правда, Софья Михайловна забросила свои чахлые попытки приукрасить себя. Забросила после того, как услышала за спиной ехидный комментарий молоденькой медсестрички по поводу ее новой норковой шляпы, которую она тоже почему-то невзлюбила и стеснялась носить. Словом, шляпу тем же днем пересыпала нафталином, завернула в старую наволочку и убрала поглубже в шкаф, а на голову нацепила старый вязаный серый берет. И вздохнула с облегчением. В отпуск уезжали в конце августа на море, чтобы прихватить первую неделю мягкого бархатного сезона. Ездили на Азовское – теплее и мельче. Плавать Софья Михайловна не умела, просто заходила в воду по грудь, закрывала глаза, подставляла лицо солнцу, и на лице ее блуждала счастливая улыбка. В эти минуты она была совершенно счастлива. С годами, правда, на юг ездить перестали, заменив солнце, море, теплые края на такую ненадежную в смысле погоды Прибалтику. И тоже полюбили ее всем сердцем, найдя с удовольствием ворох достоинств и в этом – сосновые леса, отличный воздух, чистота, вкуснейшие молочные продукты, почтенная публика. Ездили в Литву, Друскининкай. Снимали комнату у хозяйки, брали курсовки на лечение в санатории, пили целебную минеральную воду в павильоне на набережной.
Иногда, не часто, удавалось подменить дежурство и на два-три дня вырваться среди года из Москвы – у Александра Николаевича случались командировки по союзным республикам. Так побывали вместе в Ташкенте, Ереване, Тбилиси, Баку, Кишиневе. Александр Николаевич до обеда был на службе, а после они встречались, шли обедать в какой-нибудь ресторанчик, пробовали местные яства, а потом до изнеможения, до сбитых в кровь ног бродили по центру города, заходили в музеи, забредали в маленькие лавочки. Отовсюду Софья Михайловна обязательно привозила сувениры или что-то из утвари с местным колоритом. Так, из Ташкента она привезла большое глиняное блюдо под фрукты в синих и бирюзовых тонах, таких ярких и глянцевых, походящих на эмаль. И синие, с золотом, большие миски-касы под суп или плов. Из Тбилиси – маленькие глиняные сковородочки кеци густого терракотового цвета. Из Кишинева – льняные скатерти с народным орнаментом, из Риги – витые свечи и вязаные рукавицы и тапочки. Совсем не барахольщица и не тряпичница, Софья Михайловна радовалась как ребенок. В общем, в доме царили лад и покой. Что есть на свете ценнее?
Только боль свою Софья Михайловна спрятала далеко-далеко, в самый дальний уголок своей души. Брак их оказался бездетным. Ирония судьбы – сколько младенцев она приняла своими руками, скольким дала жизнь! Года через четыре после замужества она поняла, что что-то не так, должна быть причина. Начала с себя. Собой и закончила, поняв, что причина точно в ней. У нее оказалась редкая, но весьма определенная классическая патология, прописанная во всех справочниках и учебниках по гинекологии. Настолько определимая и не оставляющая малейших надежд, что Софья Михайловна, поняв это, от иллюзий отказалась мгновенно. Тем же вечером она вызвала мужа на разговор, предложив ему два варианта: первый – он, вполне здоровый и молодой мужчина, уходит от нее. Она не только не обидится, а даже – страшно произнести – почувствует облегчение. И второй – они берут ребенка на усыновление. Александр Николаевич молча выслушал ее и с улыбкой отмел оба варианта категорически. Говорил он тихо и долго, положив свою руку на руку жены. Софья Михайловна слушала его молча, опустив глаза, изредка кивая. Суть его речи была понятна: кроме любви их связывает нечто большее – уважение, безусловное взаимопонимание, практически абсолютное доверие, совпадение взглядов на жизнь, вкусы, пристрастия. Жизненная позиция.
– Выбрось все из головы, Соня, и не терзайся. Я счастлив с тобой и другой женщины рядом не представляю. Разве дело в ребенке? Господи, сколько вокруг несчастных браков, в которых есть дети, оглянись!
Она заплакала и покачала головой – он стал горячо приводить ей примеры, и она снова всхлипывала и кивала. Этой ночью муж был особенно нежен с ней, и заснули они, крепко обнявшись. К этому разговору они больше не возвращались. Никогда.
Лишь однажды случилось непредвиденное, домой она почти бежала. В роддоме от младенца отказалась мать. Девочка была настолько хороша, что все врачи и медсестры сбежались на нее смотреть. Крупная, синеглазая, со светлыми, немладенческими кудрями. Спокойная, с удивительно осмысленным взглядом. Чудо-девочка! Мать, семнадцатилетняя деревенская деваха, брошенная, естественно, ухажером, брать ребенка не хотела, как ни пытались ее уговорить.
