Когда пиявка достаточно ссохлась от огня и упала на пол, сестра Лэнгтри долго втаптывала ее в пол ботинком, пока на этом месте не образовалось студенистое пятно, при этом она беспрерывно дрожала и ничего не могла с этим поделать, ощущая себя оскверненной и запачканной, как какая-нибудь героиня викторианского романа. Тварь, отвратительная, ужасная, мерзкая тварь! Господи, этот климат, этот дождь! И эта кошмарная, проклятая дилемма!..
А теперь, конечно, в том месте, где пиявка присосалась своим алчным тупым ротовым отверстием, течет кровь, течет и течет, и если рану не обработать немедленно, в этом климате она сразу же начнет гноиться.
Не часто случалось, чтобы База помер пятнадцать напоминала о себе так настойчиво, так ощутимо, заставляя мысленно переживать все трудности, изолированность от внешнего мира, внутренние проблемы. Из всех тех мест, в которых пришлось побывать сестре Лэнгтри и в которых она имела дело с йодом и стерильными бинтами, База номер пятнадцать производила наихудшее впечатление. То есть, собственно, впечатления не было никакого — его не из чего было создавать. Как если бы это на самом деле была театральная сцена, в ней нет ничего настоящего, и она не имеет никакой ценности — так, клаустрофобичная декорация для игры и хитросплетений человеческих эмоций, страстей, желаний. Само по себе это логично. База номер пятнадцать в качестве чего-то более существенного, чем декорация, просто не имела бы смысла. Никогда еще не воздвигалось учреждения более бесцветного и безотрадного, даже в сыром брезентовом мире полевых госпиталей и то было больше индивидуальности. База номер пятнадцать была призвана обслуживать войну, ее зашвырнули туда, где было удобно с военной точки зрения, без учета наилучшего местоположения, достаточности персонала или благополучия больных. Не удивительно, что она была не чем иным, как бутафорским картонным миром.
Сестра Лэнгтри огляделась. Нога ее лежала, вытянутая, на стуле, на стенах, покрытых большими пятнами плесени, выступила влага. Из всех темных щелей, качая усиками, поползли тараканы, но, раздраженные ярким светом, уползали обратно. Действительность это или сон?
«Как же я хочу домой, — думала сестра Лэнгтри впервые за все это время. — Да, да! Я буду счастлива попасть наконец домой!»
ЧАСТЬ VI
Глава 1
Когда около четырех часов дня сестра Лэнгтри вошла в сестринскую, она уже немного пришла в себя, и теперь ей очень хотелось выпить чаю. В комнате уже находились пять сестер, они разделились на две группы, и сестра Доукин сидела сама по себе, вытянув ноги на стул, стоявший напротив нее. Голова ее свешивалась на мощную грудь, кивок за кивком, пока наконец последний, самый резкий, не заставил ее встрепенуться. Она собралась было снова закрыть глаза, но, увидев, что сестра Лэнгтри стоит в дверях, помахала ей рукой и поманила к себе.
Сделав несколько шагов к Салли, сестра Лэнгтри вдруг с ужасом почувствовала сильнейший приступ головокружения; ей не удалось толком ни поесть ни поспать, и теперь, если она не позаботится о себе, то попросту свалится. Общение с обитателями отделения «Икс» научило ее многому, и в частности пониманию того, что теперешние ее симптомы вполне могли относиться к разряду помогающих уклониться от военной службы, иными словами, с их помощью она могла бы положить конец вообще всему и потребовать перевода из отделения «Икс» без унизительной необходимости обращаться к старшей сестре с просьбой. Естественно, что теперь гордость заставляла ее спать и есть. Сегодня она примет на ночь нембутал, чего не делала со дня того инцидента на кухне.
— Садись, любовь моя, у тебя совершенно изможденный вид, — приветствовала ее сестра Доукин и, не вставая, придвинула ей стул.
— Да ты на себя посмотри! Даже здесь пытаешься хоть немного вздремнуть, — сказала сестра Лэнгтри, садясь.
— Пришлось всю ночь дежурить, вот и все, — объяснила сестра Доукин, меняя положение ног. — Ну и вид у нас с тобой! Я похожа на обломок после кораблекрушения, а ты — на рекламу «Сестры — все в армию!» И эта убогая курица еще смеет предполагать какие-то там скрытые мотивы! Как будто ты способна опуститься до чего-нибудь вульгарного или низкого!
Сестра Лэнгтри поморщилась. Эта дура, Старшая, конечно, не удержалась и проболталась своей «лучшей подруге», а та своей, и пошло, и пошло… И теперь весь персонал, включая начальство, был в курсе, что сестра Лэнгтри — не кто-нибудь! — оставила у себя солдата на всю ночь. Разумеется, все теперь только и делали, что шептались по углам о самоубийстве посредством харакири. Наивно надеяться, что такое происшествие не станет предметом разговоров. Правда, ее репутация, к счастью, была слишком высока, чтобы кому-нибудь пришло в голову представить что-то большее, чем вынужденная необходимость и вполне понятное желание оградить больного от дальнейших неприятностей.
«Если бы они только знали, — думала сестра Лэнгтри, ощущая на себе взгляды с обеих сторон, — если бы они только знали, что за всем этим стоит! Извращение, убийство, боль отказа… Хотя с убийством, слава Богу, покончено. По крайней мере, об этом можно не беспокоиться».
На нее проницательно смотрели добрые выцветшие глаза, необычайная честность которых не позволяла считать их невыразительными. Сестра Лэнгтри вздохнула, но ничего не сказала.
Сестра Доукин сделала следующий ход.
— А на следующей недельке мы двинем к милой старушке Осси
[6]
на гражданку! — сообщила она.
Чашка сестры Лэнгтри скользнула мимо блюдца, и весь чай вылился на стол.
— Вот несчастье! Что я наделала! — воскликнула она, шаря в корзинке в поисках носового платка.
— Тебе жаль, да, Онор? — поинтересовалась сестра Доукин.
— Просто ты застала меня врасплох, — сказала сестра Лэнгтри, вытирая чай платком и выжимая его в свою чашку. — Когда ты узнала об этом, Салли?
— Старуха сама сказала об этом несколько минут назад. Влетела ко мне в «Ди», как крейсер на полной скорости, и, сморщившись, выдала. Можно подумать, она неделю питалась одной соляной кислотой. Ей, конечно, каюк. Придется вернуться в занюханный санаторий, которым она заведовала до войны. Ни в одной крупной больнице или даже в районной на нее и смотреть-то не станут. Я только поражаюсь, как это она ухитрилась так высоко залезть.
— Меня это тоже поражает, — согласилась сестра Лэнгтри, раскладывая носовой платок на краю столика, чтобы он немного подсох, после чего, решив, что может позволить себе еще чаю, взяла чистую чашку и блюдце. — И ты права, ни к одной приличной больнице ее и близко не подпустят. Она почему-то напоминает мне бригадиршу ночной смены на крупной пищевой фабрике. И все-таки, если ее оставят в армии, это для нее лучший выход. И пенсия будет побольше. Ей ведь не так далеко, по-моему, до пенсии.
— Ха! Если ее оставят в армии, это будет больше, чем она заслуживает. — Сестра Доукин взяла чайник и подлила заварки себе в чашку. — Ну, а что до меня, то я жалею, что приходится ехать домой, — внезапно сказала она. — Я ненавижу это место, как и любое другое, куда нас посылали, но я любила свою работу, и только один Бог знает, как я люблю свободу!
