Дядя Лева всегда считал, что заменить мне родителей не в
состоянии, о чем часто говорил с большой грустью. Может быть, оно и так, но собственное
детство я вспоминала как счастливое время, хотя родителей совсем не помню. А
дядя Лева, несмотря на свои сомнения, смог-таки заменить мне семью, став
наставником и другом одновременно, по крайней мере, сиротой я себя никогда не
чувствовала.
Привыкнув жить один, он прекрасно справлялся со всей
домашней работой, к чему и меня быстро приучил. Правда, мысль о том, что он
воспитывает девочку, заводила его временами довольно далеко. Я помнила, как мы
увлеченно закатывали банки с соленьями, которые потом раздавали знакомым.
Знакомые в особый восторг от этого не приходили, и дядя Лева с заготовками
покончил. На следующий год он пытался приохотить меня к вязанию, но уже через
месяц согласился, что это дурацкая трата времени. Поразмыслив на тему «особенности
воспитания юной девушки», он привел меня в школу искусств и более не
экспериментировал. Никогда не отказывался от помощи испанских родственников и
отправлял меня к ним на каникулы.
– Пожить в семье тебе очень полезно, – говорил он в
таких случаях. Подозреваю, была еще причина: для одиночки, которым он по сути
своей был, постоянное присутствие в квартире жизнерадостного и очень
деятельного чада было испытанием и требовало время от времени передышки.
Дядя Лева пил чай и поглядывал на меня, ожидая продолжения
разговора, хотя мы вроде бы и решили его отложить. Я подумала, может, стоит
рассказать о Мартине, потом подумала, а что, собственно, рассказывать, и в
результате задала вопрос, который к этой теме отношения совершенно не имел, но
внезапно пришел в голову:
– Дядя Лева, почему мы с тобой никогда не говорим о моих
родителях?
Он отставил чашку в сторону, нахмурился и так тяжело
вздохнул, как будто намеревался открыть мне страшную тайну, хотя в наличие
таковой я не очень-то верила.
– Сначала я молчал, потому что не хотел тебя волновать,
потом мне казалось, что этого не хочешь ты. По крайней мере, я не помню, чтобы
ты заваливала меня вопросами о них. Если не считать совсем детских: какие
платья предпочитала твоя мама, какие духи и какую прическу? Ответить на них мне
было непросто, не очень-то я разбираюсь в прическах, и что носила твоя мама,
попросту не помню, а уж духи – это вообще из другой жизни. Ты сочла мои
познания никуда не годными и с вопросами обращалась все реже.
– Ты сказал, что я не похожа на маму. К счастью.
– Да, сказал, – вновь вздохнул он. – Видишь ли,
твои родители были очень разными людьми, такими разными, что я до сих пор
удивляюсь, как они смогли прожить пятнадцать лет в любви и согласии. Твой отец
был жизнерадостным человеком, легким в общении, у него было потрясающее чувство
юмора и умение ладить с самыми разными людьми. Думаю, этот талант очень
пригодился ему в семейной жизни.
– У мамы был несносный характер? – улыбнулась я.
– Я бы так не сказал, – очень серьезно ответил дядя
Лева. – Дело в другом. Твоя мать жила в собственном мире, он был
порождением семейных легенд, в которые она свято верила. Обычным людям
несвойственно слишком много размышлять о природе зла, по крайней мере, до тех
пор, пока они не столкнутся с ним нос к носу. Совсем другое дело твоя мать. В
ее мире зло всегда было рядом, иногда приобретая самые невероятные формы. А она
жила так, точно готовилась в любую минуту отразить очередную его атаку.
– Здорово смахивает на шизофрению, – заметила я.
– Если это и была шизофрения, то и она имела странную форму.
Твоя мать выглядела абсолютно здоровым человеком, а я так до конца и не понял,
во что она верила больше – в бога или дьявола, в добро или зло. До гибели ее
сестры странности твоей матери особого беспокойства не вызывали, а вот после
этого приобрели пугающий размах. Дьявол был для нее вполне материален. Твой
отец даже к этому относился с юмором, как к обычной женской блажи, но я
воспринял наш последний разговор с ней, вернее, ее слова, как бред сумасшедшей.
– О чем же был этот последний разговор?
– Разумеется, о дьяволе. О его, так сказать,
воплощении. – Дядя Лева произнес это совершенно серьезно, чем меня,
признаться, смутил.
– И что там с дьяволом? – усмехнулась я.
– Твоя мать не одобрила бы этой усмешки, – заметил он.
– Надеюсь, мама не была дьяволопоклонницей, сумасшедшей
теткой, которая отправляется ночью на кладбище или варит таинственное зелье,
бормоча заклинания?
– Нет-нет, напротив. Она вела с дьяволом постоянную борьбу.
В отместку он являлся ей повсюду. Если домработница распускала глупые сплетни,
это значило, что их ей нашептывал дьявол.
– Занятно, – кивнула я, хотя ничего занятного в этом не
видела, по моему мнению, это ничуть не лучше тетки с жутким варевом.
– Не знаю, откуда она набралась этих идей, – пожал
плечами дядя Лева. – Твой отец утверждал, что все дело в семейном
предании, но это вызывало у меня большие сомнения. Какое, скажи на милость,
предание, раз твоей бабке было восемь лет, а ее сестре четырнадцать, когда их
вывезли из Испании? С моей точки зрения, ничего, кроме ужасов гражданской войны
и гибели родителей, они помнить не могли. Я считал историю, которую слышал от
твоей бабки, а потом и от матери, просто сказкой, придуманной несчастными
сиротами, сродни тем, что дети рассказывают друг другу на ночь, пугая и других,
и самих себя. И твоя мать рассказывала ее вам на ночь, как другие читают сказку
о лисе и волке. Твой отец считал это нормальным, он говорил, что она это делает
для того, чтобы вы не забывали о своих корнях, о славном роде, к которому
принадлежали. На мой взгляд, она могла выбрать историю пооптимистичней, но он и
с этим не соглашался, хотя в какой-то степени был прав. Думаю, эта легенда
придавала далеко не уникальной в то жуткое время истории гибели семьи не просто
трагическое, а прямо-таки вселенское звучание, позволяла чувствовать себя
особенными, не такими, как все. Наверное, для двух девчонок из детского дома
это было очень важно. Когда мы гостили в Испании, я как-то завел разговор о
семейном предании с твоей теткой, и она очень сухо подтвердила, что это не
просто легенда, а исторический факт. И добавила без особой охоты, что история
рода довольно легко прослеживается аж до пятнадцатого века. На меня это
произвело большое впечатление. Что касается истории моей семьи, единственное, в
чем я уверен: моего прадеда звали Иван Корн, и был он стряпчим. А тут несколько
веков... Я пробовал разговорить твою тетку, но это оказалось нелегко. Одно
несомненно: история многовековой давности и та, что случилась в тридцатых годах
прошлого столетия, тесно переплелись в сознании твоей матери, и она искренне
считала, что на нее возложена некая миссия.
– Ты меня заинтриговал. Я знаю, что бабушку с сестрой
вывезли в Союз, что родители их погибли...
