И опять стало ясно: он до сих пор любит жену, хотя умерла
она десять лет назад.
– Что ж, выпьем за знакомство, – кивнул он, стряхивая с
себя печаль.
Мы выпили, Серафима подала на стол горячее и удалилась на
кухню, я-то думала, что она будет ужинать с нами, но оказалось, здесь другие
порядки. Время от времени она появлялась, стараясь не привлекать к себе
внимания. Интересно, она постоянно живет в доме? Игнат Мартынович вовсе не
производил впечатление беспомощного инвалида, я была уверена, что он вполне
способен сам о себе позаботиться. Болезнь не заставила его погрузиться в свои
проблемы, отгородиться от мира. Он оказался прекрасным собеседником,
остроумным, внимательным. Поинтересовался моей учебой, о родителях не спросил,
значит, Мартин предупредил его. Рассказал несколько забавных историй из детства
сына, над которыми мы от души посмеялись. Поужинав, мы вернулись в гостиную.
– Что читаешь? – спросил у отца Мартин, кивнув на
книгу.
– Тацита.
– Это кто ж такой? – скроив забавную мину, удивился
Мартин и тут же замахал руками: – Ладно, ладно, я помню, кто этот тип. В
противном случае придется выслушать подробный рассказ об этой выдающейся
личности и времени, в котором он творил.
Они продолжали подшучивать друг над другом, а я, сидя на
диване, слушала их, чувствуя себя так, словно после долгого отсутствия
вернулась домой. Говоря попросту, была почти счастлива. И не заметила, как
уснула, прижавшись щекой к плечу Мартина, и во сне видела себя у камина в
окружении родных мне людей. Теперь я рассказывала что-то и подшучивали надо
мной...
– Девочка устала, – услышала я. – У нее был
трудный день.
Я подняла голову и увидела Мартина, он улыбался, все еще
обнимая меня.
– Проводить тебя в твою комнату?
Комнату мне отвели на втором этаже.
– Я буду спать напротив, – предупредил Мартин. –
Если что, зови громче.
– Если что? – подняла я брови.
– Ну... надежды я все-таки не теряю.
Он поцеловал меня и ушел, я тут же пожалела об этом, но все
равно была счастлива.
Я проснулась, когда за окном было темно, в дальнем углу
комнаты горел ночник, заботливо прикрытый экраном, чтобы свет не мешал. И
поняла, что Мартин заходил в комнату уже после того, как я уснула. Я
представила, как он входит, включает лампу, затем наклоняется ко мне и
осторожно целует... Он сказал, его комната напротив, а еще сказал, что не
теряет надежды. И мне захотелось к нему. Желание было настолько острым,
настолько волнующим, что все мои страхи мгновенно отступили. Я поднялась и на
цыпочках направилась к двери, еще сомневаясь в том, что у меня хватит смелости.
Дверь в его комнату была открыта. Я сделала шаг, затаив
дыхание. Свет уличного фонаря падал в окно, освещая застеленную кровать. Я
вздохнула, скорее от разочарования, и попятилась назад. И услышала голоса, едва
различимые. Значит, Мартин все еще внизу, со своим отцом.
Не очень отдавая себе отчет, что и зачем делаю, я медленно
спустилась по лестнице, она тонула в темноте, и мне пришлось держаться за
перила, чтобы не оступиться.
Отец Мартина по-прежнему сидел возле камина, Мартин бродил
по комнате, о чем-то сосредоточенно размышляя.
– Девочка спит? – спросил отец.
– Да, спит.
– Она очень красива, – сказал Игнат Мартынович. –
Очень. Но мы с тобой знаем, чего стоит красота.
– Она прекрасна, отец. И я люблю ее.
– Это меня и беспокоит. Любовь делает человека беззащитным.
То есть слабым.
– Только не меня, отец. – Мартин подошел и положил руку
на его плечо, тот похлопал сына по ладони.
– Я не сомневаюсь в тебе. Пожалуй, нам тоже пора.
– Спокойной ночи, отец.
– Спокойной ночи.
Мартин направился к лестнице, а я стала быстро подниматься
на второй этаж, стараясь делать это бесшумно и боясь, что Мартин заметит меня.
Я уже была возле двери в свою комнату, когда услышала, как он окликнул меня. Я
нашла в себе силы повернуться и посмотреть на него. Он подошел, взял меня за
подбородок и спросил:
– Подслушивала? – А я отступила, отводя взгляд. –
Это не страшно, – улыбнулся Мартин, обнял меня, я вновь отступила и
потянула его за собой. – Ты уверена? – спросил он, целуя меня.
– Ты же сам сказал: «Слушай свое сердце».
Свое сердце я послушала, но все-таки была здорово напугана и
в первые минуты всерьез опасалась грохнуться в обморок. Меня трясло от
волнения, и руки вдруг стали ватными. Я торопливо стянула с себя футболку,
чтобы назад дороги не было, и тут же устыдилась своей наготы. Боялась смотреть
на Мартина, его нагота тоже смущала и против воли притягивала взгляд.
Я пыталась вспомнить хоть один похожий эпизод из фильма или
любовного романа, чтобы позаимствовать подходящую реплику, но в памяти внезапно
образовался провал, а потом все реплики и прочая ерунда уже не имели значения.
Ничего уже не имело значения, только то, что он рядом, что мы вдруг стали
единым целым, дышали, двигались в такт и мое тело знало, чего оно хочет. А еще
было смешно вспоминать чужие рассказы, такими глупыми они казались. Потому что
в действительности все не так. Я знала: никогда не смогу передать словами даже
сотую долю того, что сейчас чувствую. И если был во мне страх, то теперь уже по
другой причине. Я не боялась показаться неловкой или, боже избави, некрасивой.
Я поняла, как сильно люблю его. И вспомнила слова его отца: «Любовь делает
человека беззащитным». Но страх тут же исчез, на смену ему пришла уверенность:
я в безопасности, потому что Мартин любит меня. И в момент, когда счастье
достигло критической точки, я увидела свое отражение в зеркальной двери шкафа
(до той поры я мало что видела вокруг) и отражение Мартина, два сплетенных в
страстных объятиях тела. Я стояла на коленях, и Мартин целовал мою спину, слева
под лопаткой, и шептал тихо:
– У тебя здесь шрам. Откуда?
– Не знаю, – пробормотала я и вдруг поняла: все это
вижу не только я. Кто-то наблюдает за нами. Совершенно нелепая мысль, но я
ощущала: так и есть. Кто-то из темноты смотрел на нас и ухмылялся.
– Мартин! – вскрикнула я, но он расценил мой крик
по-своему, задвигался все быстрее, заставляя двигаться и меня, а я знала: тот,
в темноте, хохочет в голос и глумливо бормочет: «Еще, еще...» И страх
перемешался с наслаждением, и невозможно было отличить одно от другого.
