Я прилетел в Лондон днем, она меня встречала и, знаешь, что интересно, она совсем не изменилась. Я ожидал увидеть ее постаревшей, а оказалось наоборот, она стала куда как лучше. Спустя семь лет она выглядела моложе, чем тогда, когда ей было двадцать восемь.
Она была хорошо одета, дорого и со вкусом, машину водила тоже дорогую, вообще, в ней появилась деловитость, она и со мной вела себя так, как будто я являлся частью ее дела. Это все ваш меркантильный мир – английский, немецкий, западный, короче, нагнетает так.
«Куда мы едем?» – спросил я.
«Я сняла номер в гостинице», – ответила она и посмотрела на меня своим долгим, молчаливым взглядом.
«Смешная телеграмма, вернее, текст смешной, – вспомнил я. – Я думал, меня засмеют. Так кто трагически погиб? Чья любовь и к кому?»
«Это мы скоро поймем», – она улыбнулась.
Мы приехали в гостиницу, номер был двухкомнатный, но я, как ты сам понимаешь, особенно его не разглядывал.
Что тебе сказать, старик, она стала лучше, значительно лучше, столько страсти и изощренности, знаешь, такой самоотверженной изощренности я давно не встречал. Конечно, это был полный кайф, но подспудная обидная мысль не оставляла меня – она была наделена совсем не моим опытом, а чьим-то чужим. Это было очевидно.
«Конечно, – думал я, – она жила не одна все эти годы. Конечно, я не могу от нее ничего требовать». – Но все равно, рассуждай не рассуждай, а осадок накапливался.
Было уже часов десять вечера, когда она встала с постели и стала одеваться. Я совершенно не ожидал, я думал она останется, я ничего не спрашивал про ее личную жизнь, про мужа, не до того было. Но, когда я понял, что она собирается уходить, я был ошарашен, честное слово – не мог поверить. «Я завтра приду днем, около часа, позавтракай без меня, – предупредила она, надевая туфли. – Все оплачено, номер, завтрак, не беспокойся».
Я лежал, простыня прикрывала меня только по пояс, я приподнялся на локте, закурил. Я не знал, понимает ли она, что говорит. Видишь, все поменялось: раньше я был с деньгами, раньше я приходил, когда хотел, раньше она ждала, а сейчас все стало наоборот. Теперь я должен был ее ждать, фак, я курил и так хреново себя чувствовал, альфонсом каким-то. Честное слово, это было унизительно.
«Слушай, – сказал я, – а чего это ты уходишь? Ты как бы меня звала, я как бы к тебе прилетел!»
Она сидела ко мне спиной почти полностью одетая, но тут повернулась и опять долго, тягуче посмотрела. Черт, все же было что-то в ее взгляде, он правда вбирал в себя.
«Ты ведь приехал на время, – сказала она наконец, – а я здесь живу, у меня здесь жизнь, понимаешь. – Она встала, она была готова уйти, ей оставалось только взять свою сумочку. – Я уже оставалась один раз. Один раз я уже все поломала, а что я получила взамен? Две недели?! Ладно, ни к чему этот разговор, – сказала она, потом подошла, наклонилась и поцеловала в губы, на ходу так, по-деловому. – Я буду завтра в час». И ушла.
Зря она меня поцеловала, не нужно было. Я лежал и все сопротивлялось во мне.
«Зачем я приехал сюда? – думал я. – Подумаешь, тридцать пять, мне еще рано жить на содержании». Я встал, принял душ, вещей у меня почти не было, так, дорожная сумка, и спустился вниз.
«Сколько с меня за номер?» – спросил я. Девушка, достаточно симпатичная, насколько англичанки вообще могут быть симпатичными, пощелкала компьютером и сказала, что номер оплачен.
«Это неважно, – отрезал я, – я плачу за сегодняшний день. Сколько с меня? А тому, кто уже заплатил, вы вернете деньги. Хорошо?» Она была крайне удивлена, наверное, такого она еще не видывала в своем Английском королевстве. В конце концов барышня назвала такую цифру, что я прибалдел, я знал, что, факинг, Лондон город дорогой и гостиница дорогая, но не настолько же! Но я заплатил, оставшись почти без денег, и ушел, знаешь, старик, в ночь, в никуда, так, как я в общем-то люблю уходить.
Той же ночью я пересек канал, оказался во Франции, а потом, когда пехом, когда автостопом пересек пол-Европы. Где только и с кем только не жил; два месяца добирался. Вот такое приключение! Ну а потом приехал в Берлин, здесь друзья, ты, например, да и помнят меня еще, как-никак. Вот так и прижился в результате.
– Так ты ее с тех пор ни разу не видел? – спросил Вейнер.
– Не-а, – ответил Стоев. – Не видел, не слышал, ни разу не звонил. Совершенно забыл про нее, честно говоря. Вспомнил только, когда увидел со сцены в Турции. По-моему, она была, я почти уверен.
– Не жалко? – снова спросил Вейнер.
– Чего? Ее?
– Да, ее. Она ведь любила тебя.
– Нет, – Стоев покачал головой, как бы подтверждая, – не жалко. Впрочем, знаешь, что интересно во всей этой истории? Она прошла через меня пластами, знаешь, такими археологическими срезами. Видишь, когда нам было по восемнадцать – первый срез, второй – когда нам двадцать два, потом двадцать восемь, тридцать пять. И каждый раз между этими срезами солидный промежуток, и каждый раз это была другая, новая женщина. В постели другая, в поведении, в отношении ко мне, даже интонации голоса менялись. Вот я тебе рассказывал, и всякий раз она следующая зачеркивала себя предыдущую. И получается, как будто много женщин, а не одна, как на самом деле. А все оттого, что она не плавно, а именно срезами передо мной, одна, другая, третья, четвертая; а их уже никого нет, ни первой, ни второй. Даже последней не существует, ведь много лет прошло, и та, сегодняшняя, наверняка совсем другая женщина. Она и сама о тех прежних, о которых я рассказывал, верно, не помнит. И получается, что только во мне они и остались Я единственный их хранитель. Странно, да?
Знаешь, вот это обидно, – Стоев наклонился вперед, – что память в общем-то хреновый инструмент. Несовершенный, неудачный инструмент, а только ведь она соединяет нас с прошлым. Вот если бы память позволяла чувствовать, если бы она была наделена осязанием, слухом, зрением, обонянием, мы тогда могли бы все прожить заново. Понимаешь?
Вейнер провел салфеткой по лбу, его вдруг пробила испарина. А еще он почувствовал сильное волнение.
– Правда обидно, – вздохнул Стоев, – вот вспомнил все это, рассказывая, и как теплой волной окатило, и обидно, что нельзя все заново прожить. Ну да ладно, – он посмотрел на пустой коньячный бокал, – будем жить будущим, ведь все только начинается, старик! – Стоев подался еще больше вперед и хлопнул Вейнера по плечу. – Ну чего, созвонимся? Я еще месяц в городе, а потом отвалю со своей длинноногой свитой денег подзаработать.
Вейнер кивнул, ему было трудно говорить.
На улице ему стало жарко, и он расстегнул плащ, он шел, смотря под ноги отрешенным взглядом.
«Как же так, – думал Вейнер, – как могло получиться, что Стоев так легко догадался, экспромтом, на лету? А он, Вейнер, ученый, гордость университета, думал, много думал и не нашел. А ведь как просто, как изумительно просто! Память, наделенная органами чувств. По сути, это есть создание новой реальности, потому что – и это простейшая философcкая догма – объективная реальность определяется органами чувств. Это, иными словами, машина времени, уводящая нас в прошлое. Не провода, не микросхемы, как писали фантасты, а, допустим, таблетка; проглотил – и все, о чем вспоминаешь, происходит заново, словно наяву. Ты все видишь, слышишь, осязаешь, обоняешь, ты все чувствуешь, а значит, заново проживаешь свое прошлое. Как же все просто, изумительно просто, и в общем-то вполне реализуемо. – Он кивнул головой. – Да, да, наверняка возможно. Это будет настоящий прорыв – заново проживать свою жизнь, детство, сидеть у мамы на коленях, видеть ее улыбку, чувствовать руки. Да, мама», – подумал Вейнер, и ему показалось, что он услышал свой голос.
