Сзади подошла Лида:
– Ну что? Жалко крошку?
– Нет… – честно призналась Елена. – Ты решила потребовать со своего парня все, в чем я тебе отказала. А он не догадался.
– Так должен же меня хоть кто-то любить? – насупилась Лида.
– Любить взрослую молодую тетеньку будут все, но они будут любить ее как взрослую молодую тетеньку, а не как девочку с бантом, – пояснила Елена.
– Почему так получается: я, с одной стороны, нуждаюсь в зависимости от тебя, с другой – постоянно отстаиваю независимость от тебя?
Елена обернулась, обняла Лиду и засмеялась:
– Какое совпадение! И я ровно в таком же положении…
– Ты не понимаешь, – шмыгнула носом Лида. – Ты совсем другая. Ты – броненосец «Потемкин», а я – не пришей кое-чему рукав! Тебе все легко. А мне тяжело, когда на меня чужие смотрят… когда меня слушают. Мне все время кажется, что я школьница и сейчас сморожу глупость. Как будто все вокруг взрослые, а я – маленькая…
– Зайка, потому что надо себя пробовать во всем по очереди. Получать по носу, падать, вставать… Ты ведь как себя ищешь: вот оно сейчас прилетит в окно, мое место в жизни! А оно не прилетит, за ним надо с сачком бегать!
– Но я, в отличие от тебя, женщина, а не Терминатор!
– Тем более, зайка. В нашей стране мужчина-работник считается хорошим, пока не докажет обратного; а женщина-работник считается плохой, пока не докажет обратного…
– Ты – зануда… – Она освободилась от Елениных рук и отправилась к себе.
– Белая кость приходит к обеду, – поприветствовала Катя на работе. – Это я тут с утра сижу, булки просиживаю…
– И много высидела?
– Сущую фигню… Администрация острова Паама, входящего в государство-архипелаг Ванауту, строго-настрого запретила местным женщинам ношение трусов, объявив их чуждыми национальной культуре паамцев. Местные женщины, однако, сочли это дискриминацией и провели акцию протеста, отстаивая конституционное право на ношение трусов.
– Круто!
– А вот смотри, наступают на нас по всем фронтам! Суд китайской провинции Фуцзянь предъявил обвинение в проповедовании «культа зла» гонконгскому бизнесмену, ввозившему в страну Библии. В случае вынесения обвинительного заключения ему грозит смертная казнь. По утверждению суда, житель Гонконга Ли Гуанджин «использовал культ зла для разрушения основ существования местного сообщества».
– Пойду пирожных в баре возьму для поправы настроения. Тебе принести? – предложила Елена.
– Пирожных? А где мысли об объеме талии, предназначенной на этой неделе для режиссера? – подмигнула Катя.
– Если ему не нравятся мой возраст, характер и объем талии, то мне заранее не нравится в нем все. Мужиков много, а талия у меня одна. Тебе принести пирожных?
– Валяй. Мне-то проще. У меня на всю жизнь количество талий по количеству мужиков. И в этом главная проблема…
– Счастье, что ты наконец увидела это как проблему…
В баре была Олечка. Она отходила от стойки с горкой нечищеных вареных яиц на тарелке.
– Новая диета? – спросила Елена.
– Мне сказали, что если скорлупу растолочь и в воде вымочить, то хорошо цветы удобряет, – ответила Олечка.
Елена отметила, что на ней словно стало меньше косметики.
– Олечка, у вас новый имидж, – подбодрила она. – Как это сейчас называется? Экологический стиль?
– Ух ты! Не слышала такого. Просто мой парень сказал: «Мозги оставляют след на лице, а косметика его скрывает!» Мне понравилось… – призналась Олечка. – Я вчера новый цветок купила, с такими фиолетовыми листьями. Хотите отросток?
– Нет. Спасибо…
– А можно, я вас пирожным или коньяком угощу? Я вот на вас когда смотрю – вы единственный человек, который мне мозги на место вставил. Я вам так благодарна!
– Нет, Олечка, не надо.
– Я вас вон тем коньяком угощу, самым дорогим. Его только главный и замик пьют!
– Деточка, в моем возрасте денег у человека гораздо больше, чем желаний… – захохотала Елена.
– Правда, что ли? – испугалась Олечка.
– Почти правда. Точнее сказать, желания совсем другие. Я вот поняла, что такое возраст, по такой детали. Раньше шмотку купишь, домой принесешь, напялишь и ходишь-гарцуешь. А теперь купишь, бросишь и только на второй день распакуешь.
– Ни фига себе! – присвистнула Олечка.
– Именно в вашем возрасте я бы именно так и сказала… Просто теперь другое становится важней.
– А вот мой парень, он, когда говорил про мозги на лице, еще добавил, что у всех моих подружек на лице хитрожопость! Представляете?
– Представляю! И что вы теперь будете делать с подругами? Менять?
– Буду перевоспитывать! – В Олечке мелькнула правильность старосты класса.
– Хорошее дело, но почти бесперспективное. Ведь вас не воспитательная работа переделала, а любовь. Любовь – лучший воспитатель, – сказала Елена и почему-то подумала о Зябликове: о том, что если ее все так раздражает, то скорее всего это не любовь. А что?
– А еще мой парень говорит, Москва – жестоко, бессмысленно большая. Что город не должен быть такой большой, что люди в нем никогда не познакомятся и никогда не будут нужны друг другу. И что надо будет, когда он отучится, возвращаться в провинцию.
– И вы к этому готовы?
– Ну, если с ним, то, наверное, готова… Меня саму так достает полтора часа на дорогу тратить. Он мне помножил столбиком – получилось, что я несколько лет жизни провожу в транспорте, где меня злобно рассматривают и толкают. Может, лучше эти годы прожить в провинции? А там у его мамы дом с садом, какие хочешь цветы можно сажать, – словно спрашивая, Олечка заглянула ей в глаза.
Это было так странно, так трогательно. Почти ненакрашенная Олечка, с тарелкой вареных яиц и широко распахнутыми глазами.
– А на что будете жить? – на всякий случай спросила Елена, уж больно рождественской сказкой выглядело это перевоплощение.
– А ему работу предлагают в платной школе хорошей. Зарплата нормальная. Там люди из деревни корову режут и детям образование проплачивают. Я и сама удивилась…
– Похоже, я отстала от жизни, – самой себе сказала Елена. – Надо после Бишкека помотаться по русской провинции! А что там думаете про потомство?
– Ой, ну не знаю прям… Он говорит – проживем! Мне так никто не говорил. Мне раньше все говорили: если ты думаешь, что твоя беременность имеет отношение к моей собственности, то ты ошибаешься!
– Так ведь жидкость, опущенная в тело, через семь лет идет в школу!
– Да вроде бережемся. Я просто даже сглазить боюсь, уж больно он весь в белом!
– Когда люди влюбляются, оба белеют по отношению друг к другу, – напомнила Елена и снова подумала про Зябликова и про то, что никто из них особенно не побелел.
