– Мне тоже надо на деловую встречу, пошли твои цветы возьмем из номера… – предложил он, и глаза ясно показали: сейчас мы окажемся в постели, потому что сейчас я этого захотел, и тогда ты поймешь, какая ты дура.
– Принеси, я здесь подожду, – ехидно ответила она тоном «а вот теперь уже я не хочу».
– Что за радость – всегда попадать мимо нот? – пожал он плечами.
– Мимо твоих нот… – усмехнулась она. – Кастраты, между прочим, поют по нотам и живут на 15 лет дольше обычных мужчин.
– И на фига такая жизнь?
Он вернулся с комнатным цветком в алом горшке, в землю которого были натыканы мелкие алые розы. Весь этот пылающий беспредел был упакован в целлофан и разукрашен алыми бантиками.
– Bay! – развеселилась Елена. – Такие фигульки безъюбочные фанатки дарят Алле Пугачевой! Неужто я доросла до такого внимания?!
– Нет, конечно! Это авансом.
– А как же это нести на мороз?
– А его когда паковали, я попросил, чтоб побрызгали специальным составом антистрессовым.
– Каким?
– Деревня! В любом приличном цветочном киоске есть антистрессовая жидкость для цветов, чтоб на мороз выносить!
И тут с Еленой снова случилась истерика, почти как на улице Рима: она хохотала, вытирала слезы салфеткой и приговаривала:
– Нельзя ли меня тоже отнести в цветочный киоск и побрызгать антистрессовой жидкостью?
Зябликов терпеливо стоял напротив с горшком в руках, а барменша, с изумлением подслушивающая их диалог, не понимая в нем и половины слов, жалостливо разглядывала Елену. Мол, такая приличная дамочка и так надралась прямо посреди дня.
Когда ехали в такси, Елена доверительно прижалась к Зябликову. Он молчал и перебирал ее волосы. Подумала: как ему идет молчать и перебирать волосы. Он вообще в любви телесно ориентированный, касается правильней, чем говорит и смотрит.
– Как ты хорош, когда молчишь, – спровоцировала она.
– Ага. Поймал Герасим золотую рыбку, и стало у него три коровы…
Когда подъезжали к ее дому, обнялись и поняли, что «вот бы сейчас оказаться в постели». Но все было слишком сложносочиненно, каждый понимал, что если начнет обсуждение перемены маршрута, то он проиграл, потому что другой ответит таким ехидным пинком, что мало не покажется.
Когда затормозили у ее подъезда, он достал из кармана коробку с парфюмом:
– Вот, чуть не забыл. Бабам же полагается что-то дарить.
– Ну, раз полагается… – расхохоталась она и взяла коробку в руки.
– Пока, – сказал он, по-отечески целуя ее в лоб. – Ты меня давишь, как танк… Следы по всему телу.
– Завтра в «Рэдиссон» в два крутая тусовка, от олигархов будет тесно. Взять тебя?
– Возьми, конечно. Модные дамы ведь ходят в свет со своими болонками.
– Ладно, возьму, – кивнула она, прижимая шуршащий целлофан с цветком к груди. – Только болонкам полагается не тявкать особенно громко. Позвони.
– Одно слово, шалая баба, – нежно сказал Зябликов на прощанье.
Елена зашла в квартиру, разделась, освободила цветок от бантов и упаковки, рассмотрела коробку от духов, набрала Катин мобильный:
– Кать, меня там никто не шукал?
– Замик вился, я ему сказала, что пошла бомбардировщики изучать, он сделал лицо и свалил в сауну с девочками.
– Кать, у духов «Селите» какой запах?
– Коробочка красенькая?
– Не-а, белая строгая.
– Не помню… Никогда не открывай духи, если не знаешь запаха. А вдруг окажется говно? Лучше подари кому-нибудь…
– Договорились. Подарю тебе на Восьмое марта. Готовься.
– Лен, я вот думаю. Ты в сорок лет коротко подстриглась, надела деловые пиджаки. А в сорок пять проснулась, отпустила волосы и пошла вразнос. Да?
– Да. И что? Осуждаешь?
– Не, просто думаю, может, и мне не поздно?
– Ура! Лед тронулся, присяжные заседатели. Теперь я вижу, что больше всего пользы мой развод с Каравановым принес тебе!
– Да вы с Каравановым просто убогие крошки… – надулась Катя и положила трубку.
Тут как раз позвонил Караванов и робко спросил:
– Скажи, тебе зеленое шерстяное одеяло не нужно?
– Нет, а что? – удивилась она.
– Да ты понимаешь, тут ко мне гости приезжают – а укрыть нечем.
– Да забирай на здоровье! Только оно колючее и противное…
– Честно говоря, ты же знаешь, всем моим женщинам холодно под моим тоненьким одеялом, – сознался он каким-то побитым голосом.
– Про всех не знаю. Со всеми твоими женщинами я не спала. Отвечаю только за себя. А у тебя морковь-любовь? – обрадовалась Елена.
– Ну нет, скорее половая дружба. Тетенька приезжает из другого города, по Интернету познакомился. А у тебя как личная жизнь?
– Да хреново! – раздраженно призналась она. – Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме… одного придурка.
Караванов молчал. Он не только говорил не так, как Елена, он и молчал по-другому. Было слышно, что он думает.
– Может, он не такой уж придурок? У тебя ведь есть всего два мнения: твое и неправильное, – заговорил Караванов.
– Да запуталась я, вроде совсем не нужен, а просыпаюсь с его лицом на сетчатке! Все без эксцессов, но душит экзистенциальная тоска. Просто диагноз…
– Незнание диагноза не освобождает от лечения.
В этот момент в двери повернулся ключ.
– Ладно, звони, когда будешь рядом, я или Лидка одеялку выдадут. Пока.
– Пока.
Елена вышла в коридор, там разувалась дочка с глазами мышки, пришедшей в гости к кошке.
– На работу не звонила, в мазволей за пирогом не ездила… Можешь родить меня обратно! – предложила она, хлопая невинными глазами.
– Куда ж такую дылду обратно рожать? – вздохнула Елена. – Да… что бы мы о себе ни думали, нас всегда выдадут наши дети!
– Надо иметь мужество, чтобы любить то, что мы сами родили и испохабили! – ответила Лида и достала из сумки пакет роскошного печенья. – Это нам с тобой гуманитарная помощь от моего Вадика. Чтобы надрыв уменьшился ровно на пачку печенья. Но это не означает перемирия…
– Перемирия? – удивилась Елена, залезая в пакет.
– Наверное, зря сказала… – покачала головой Лида.
– Наверное, зря принесла, – эхом откликнулась Елена, и они захохотали и обнялись.
– Знаешь, у меня сначала была жуть, что крошка помрет с голоду. Теперь жуть потихоньку уходит…
– Ну, я сначала хотела немножечко помереть, чтоб тебе угодить, потом передумала. Это было фигурой вежливости… Видишь, какие-то продукты покупаю. Правда, без изысков.
