– Увы! Хоть будь ты трижды Феллини Бергманович!
– Перестаньте шептаться, вы мешаете смотреть фильм! – цыкнули на них сзади рублевские.
Когда зажгли свет, Ашот Квирикян торжествующе предстал перед аплодисментами, поглаживая бороду.
– Потрясающе! Грандиозно! Это большое кино! Какие актерские работы! Какой видеоряд! Ах, как я люблю Армению, словно там побывала! Это «Оскар», это чистый «Оскар»! Сегодняшний вечер незабываем! Ради одного этого стоило ехать в Италию! – лепетали дамы.
– Я придумывал этот фильм всю жизнь, это мой «Амаркорд». – Ашот Квирикян таял в кольце восторгающихся женщин как мороженое, и подмигивал сияющей Куколке.
– «Амаркорд»? А что, разве «Амаркорд» сняла Джульетта Мазина? – умыл его народный кинокритик Сулейманов.
– Так ведь я сначала воспитал жену, а теперь пожинаю лавры, – выкрутился Ашот Квирикян.
– А вы ее из детдома взяли? – не унимался Сулейманов.
– Вы прямо скажите, что вам не нравится мой фильм! Это продолжение нашего разговора в ресторане?! Вот им всем нравится, вам – не нравится! – Ашот прислонился к толпе дам и обнял двух, стоявших к нему ближе всех.
– Я не сказал, что не нравится, но, на мой взгляд… это не армянская девочка! Французская, американская, русская, какая угодно, но не армянская! – Сулейманов сидел какой-то потухший, словно его оскорбили фильмом. – Я готов согласиться, что армянская девочка может влюбиться в мужчину. Но она будет вести себя не так… и общество вокруг нее тоже будет вести себя иначе. А это… это профанация…
– Что вы знаете об армянских девочках? – Ашот оттолкнул дам и встал в свой полный огромный рост перед столом с крохотным критиком Сулеймановым. – В Армении кинематограф всегда был мужской! Он никогда не обращался к образу армянки. А она стала другой! Новой! Но вы не хотите этого знать!
– Как простой обыватель, я скажу, что это великолепное кино! Я плакала и смеялась! – встряла Наташа жалобным голосом.
– Хорошие девочки берут в кино попкорн, плохие – презерватив, умные – губную помаду, – громко съязвил Бабушкин.
– И тебе тоже не нравится? Понимаю! – резко обернулся к нему Ашот Квирикян.
– Я плохо разбираюсь в кино… – пошутил Бабушкин, снял очки и начал демонстративно протирать их салфеткой. – И плохо вижу в новых очках!
Столпившиеся вокруг Квирикяна дамы кидали на Бабушкина испепеляющие взгляды.
– Как вам сказать, Ашот, чтоб вы поняли, хотя вы человек умный и все понимаете! Опасно, когда кинематографисты делают из национальности профессию! Ездил я на ваш «Золотой абрикос» в Ереван, там каждый фильм, примерно как ваш, называется «Я – армянин. Поняли?». – Было видно, что Сулейманов искренне страдает. – Ездил на украинский фестиваль – то же самое, сплошной «голодомор-хохлопотоп»! Про наших уже и не говорю! Либо Голливуд для бедных, либо ложки-матрешки! Где кино? Дайте мне кино, а не приятный отчет об освоении бюджета!
– А что вы на меня так наехали? Вам больше некого в нашем кино критиковать? – начал защищаться Квирикян. – Вы, когда через день в жюри сидите, вам, кроме меня, некому это сказать?
И дамы повернулись испепелять глазами Сулейманова.
– Говорить имеет смысл только тому, кто может это услышать. Вы и ваша жена – талантливые люди, поэтому я мучаюсь, когда вижу такой кинопродукт. Вы сделали все, чтобы ваш фильм показали в прайм-тайм. Вы соучаствуете в преступлении, совершаемом над народонаселением страны! – почти закричал Сулейманов.
– Да, хочу в прайм-тайм! Мне надоело быть кинематографистом второго плана. И лепить «кино не для всех», которое посмотрят пять спивающихся интеллигентов! Я хочу нормально пожить на старости лет! Имею право? – в ответ закричал Ашот Квирикян.
– Вы? Нет! – еще громче заорал Сулейманов. – Сегодня, когда коррупция в кинопроизводстве выше, чем в нефти и газе, талантливые люди должны блюсти себя.
– А я больше не хочу быть талантливым и блюсти себя! Я хочу домик в Ницце, как у всех малолетних бандюков и проституток, и не собирать с протянутой рукой на операцию, если она мне понадобится! – Армянский темперамент вступил в свои права, Ашота Квирикяна понесло, и он ткнул пальцем в толпу обожающих дам. – Вы думаете, они мне соберут денег на операцию? Нет! Они лучше лишний раз обожрутся устриц на ворованные деньги, а потом потратятся на дорогую клизму! Мы каждый месяц собираем деньги кому-то из больных артистов по Интернету! Эти пока ни копейки не дали!
– Чистая правда! – воскликнула Печорина с места.
Обожающая толпа начала расползаться вокруг него, как распускаемая вязаная вещь. Покрасневшая Наташа закашлялась и выбежала. Инга мрачно переводила глаза с Квирикяна на Сулейманова и обратно. Олеся демонстративно достала из кармана и надела здоровенные темные очки, а потом положила ногу на ногу с выражением лица «все равно ни копейки не дам». Даша упрямо смотрела в пол, перебирая огромные бусины на толстой шее. Голубев откупоривал бутылку и сосредоточенно пил воду «Свежачок». Его жена хлопала глазами. Остальные тоже.
– Вы меня успокоили, у вас еще болит в том месте, которое главное в художнике, – перешел почти на шепот Сулейманов.
– Вы имели в виду кошелек? – сострил Бабушкин.
– Потому что они… – он поднял костлявый палец куда-то вверх, – ведут постоянную игру на понижение. Они боятся, что люди научатся смотреть кино, и тогда уже нельзя будет так пилить деньги на всех телеканалах!
Он встал и неуверенно потелепался к дверям:
– Извините, я сейчас вернусь, продолжайте без меня!
Золотая Рыбка бросилась следом, и никто еще даже не успел поменять позы, как она вбежала обратно с криком:
– «Скорую», «скорую»! Ему с сердцем плохо!
Все в зале бросились к выходу, переворачивая стулья. Сулейманова любили, и мысль о том, что он может покинуть фестиваль и не только фестиваль, но и этот мир, ударила током. Когда Ольга оказалась в холле, Сулейманов лежал на диване возле рояля и Инга считала ему пульс.
Он слабо улыбался, смущенно извинялся, а вокруг стояла толпа почитателей. Наиболее эмоциональные рублевские бурно и публично молились за его здоровье, сидя на диване рядом.
– Инга, я знаю, скольких людей ты спасла! Я знаю, ты сделаешь все возможное и невозможное! – говорила Дина, нервно кусая губы.
– Да ничего страшного. Тахикардия, перегрев, шопинг. А тут еще Квирикян детские сиськи показывает, – пыталась шутить Инга, но было видно, что это профессиональные шутки, а на самом деле все серьезно.
Лера ходила по коридору и громко кричала в мобильник по-итальянски, видимо, на Джакопо, чтобы торопил «скорую помощь».
– Однажды в Венеции ко мне приезжала «скорая помощь» на катере, – сказал Ашот Квирикян, чтобы разрядить обстановку.
– Ко мне тоже приедет на катере! И за штурвалом будет Харон, – попытался острить Сулейманов. – А ведь это красиво для кинокритика – умереть в Италии на кинофестивале. Впрочем, нет! Слишком литературно…
