Я начала писать высоким слогом про то, что отношение государства и общества к инвалидам — первейшая проба на фашизм. Что только в фашистской идеологии право на достойную жизнь имеет сильный и здоровый. Что все бронзовые рабочие и колхозницы, пахари и сеятели — тоталитарные секс-символы, уходящие в прошлое. Что страна оздоравливается и начинает замечать реального человека и думать о его проблемах. И что, как говорят в Швеции: «Нет такого понятия человек-инвалид, есть общество — инвалид, у которого лестницы слишком высоки, а двери слишком узки, чтобы могли пройти все». Короче, разливалась соловьём. Текст был одобрен, но ужат.
Жаль, что программа Ельцина, напечатанная тиражом всего 5000 экземпляров и не распространённая штабом в принципе, не дошла не только до избирателей, но и до средств массовой информации. Журналисты примерно из десяти ведущих российских газет звонили и просили достать её по блату, и приходилось ксерить тексты, как листовки в подполье. При заключении контракта президента и избирателей, последних лишили текста контракта, и когда, например, встречаясь с инвалидами, я говорила: «Требуйте у местных чиновников, ссылаясь на программу действий президента», они страшно удивлялись: «А что, там что-то было про инвалидов?»
Точно так же удивлялись женщины, когда я зачитывала куски из президентской программы о правах женщин. Одну это настолько потрясло, что она решила перепечатать куски на машинке и повесить на кухне, предполагая мощное воздействие ельцинского слова на мерзавца мужа.
Как только Олег увидел мои тексты о материнстве, он туг же вставил туда про отцовство. Однако, несмотря на наш правовой пафос, люди, собирающие программу из кусков, засунули права женщин и детей в раздел «Здоровье». Это напоминало бездарного помощника Шатрова в студии «Дебют», который, указывая режиссёрам на полку, где мои пьесы лежали вместе с пьесами других авторов, говорил: «А вот тут у нас лежит сплошная гинекология».
Глава 34
ВЫБОРЫ
Итак, все аспекты дискриминации женщин и детей были приведены к международным конвенциям, и это было подписано в 1996 году не шведским королём, а российским президентом! Когда потом, братья-писатели говорили мне: «Тебе должно быть стыдно, ты работала на Ельцина», — я отвечала, что в каком-то смысле не я работала на Ельцина, а Ельцин работал на права женщин, о защите которых я самозабвенно воплю уже не первый год.
Когда мне показывали рукопись с правкой разными руками и карандашами, в которую люди вносили в основном грамматические исправления (я очень торопливо пишу, и потому патологически безграмотна и невнимательна), у меня внутри всё начинало петь — никто, ни один, ни сверху, ни снизу, не устроил редакторской и читательской истерики.
Был там и кусок о сексуальных домогательствах, который осмеяли почти все работавшие в группе мужчины, кроме Олега. Я понимала, что аргументы и цифры не работают в подобной ситуации, долго думала, а потом пристала к Сатарову:
— Юра, вы совершенно уверены, что у нас в стране нет такой проблемы?
— Совершенно, — улыбнулся Сатаров. — Напротив, нашим женщинам страшно не хватает внимания и ухаживаний.
— Но речь идёт о внимании и ухаживаниях, когда они переходят в психологическое и тактильное насилие, — настаивала я.
— Вы преувеличиваете.
— Скажите, Юра, а вы можете представить себе ситуацию, в которой вашей младшей дочери Кати домогается пожилой, отвратительный, бесстыдный преподаватель, от которого она совершенно зависима? Как вы думаете, нарушаются при этом её права или нет?
Сатаров посмотрел на меня с ужасом, а потом сказал:
— Я как-то в аспекте молодых это не рассматривал. Давайте попробуем добавить это в текст.
У феминизма огромные перспективы, потому что высокопоставленные чиновники имеют дочерей. И то, что по отношению к собственным жёнам не приводит их в ужас, они совершенно не готовы представить по отношению к своим дочерям. А что касается куска о сексуальных домогательствах, то кто-то потом его вычеркнул. Видимо, у него не было дочери или он о ней не подумал.
Прибежал Володя Размустов и сказал: — Вместо того, чтобы писать глупости про мужчин, сделай несколько страниц про молодёжную политику.
Опять звонки в министерства, снова их бессмысленные бумажки и самостоятельное копание в литературе и доведение до белого каления по телефону компетентных людей занудными вопросами.
Программу трясли, чистили, мыли, пудрили, завивали и тихо делали утечки. «Независимая газета» немедленно написала статью «Главный феминист России — президент»; «Труд» — «Семейный вопрос президента». А Яна Жиляева из «МК» и вовсе — «Как Ельцин стал феминистом». В ней было такое: «Наша молодёжь взрослела в годы больших перемен. Страна предстала перед их глазами как дом, в котором идёт капитальный ремонт. Их система ценностей выстраивалась в мире, полном эклектики социалистических атавизмов, перестроечных завихрений, стихийного рынка, слабого исполнения законов, социальной незащищённости и культа насилия и жестокости на кино и телеэкранах — как тут не узнать голос известной феминистки, ведущей передачи „Я сама“ Марии Арбатовой».
Конечно, это прочитали в Волынском и мне дали по шее. Я была не виновата в том, что редактура не смылила мой, достаточно узнаваемый стиль. Слово «феминист» ещё осознавалось как пародийно-ругательное, и не факт, что подобный заголовок был полезен в избирательной компании. Пришлось вести себя ещё аккуратней, выступая на всех подряд каналах радио и телевидения по поводу выборов. У меня был статус телеперсоны, СМИ широко распахивали все двери, а дальше предстояло плести тонкое венское кружево от меня к феминизму, от феминизма к демократии, от демократии к реформам, от реформ к Ельцину.
Я никогда не преувеличивала своей роли в истории, так же как и роли всей программы. Но для меня это была лестница в мир, который до этого я игнорировала, одновременно предъявляя ему претензии. Это был мир документов, их медленного и трудного лоббирования, их постепенного превращения в законы, длинной работы по отрастанию ног у законов, и садистски медленного преобразования общества. Прежде, я представляла власть как чёрный ящик и интересовалась только продуктами входа и выхода. После истории с программой я научилась приблизительно читать работу внутренностей обширного политического механизма, формирующего время и пространство вокруг меня.
И вот наконец выборы. Всех лихорадит. Телевидение, конечно, продолжает мочить Ельцина то за Чечню, то ещё за что, хотя формально агитация запрещена. Вся группа разъезжается голосовать по домам и снова собирается в Волынском. Ближе к ночи, нагладившись и приодевшись, Володя Размустов, Саша Рубцов и мы с Олегом садимся в машину и едем в выборный информационный центр в ТАССе. В ночном магазине торжественно закупаются бутылки.
— Зря заранее, сглазите, — говорю я.
— Тогда будем пить с горя, — отвечает Володя, — И, вообще, не гони волну, сегодня ночь как новогодняя.
Я пытаюсь переориентировать свою предвыборную истерику в лихой новогодний расслабон, но это мало получается. В ИТАР-ТАССе уйма народу, весь политический и журналистский бомонд. Звёзды шоу-бизнеса и дамы полусвета важно прохаживаются, как на модной презентации. Потом слышала, по какому блату и за какие деньги доставались эти самые входные, чтобы «помелькать в судьбоносный момент». Все галдят, появляются сведения по дальним регионам, журналисты кричат их в мобильные телефоны. Толпа периодически набивается в зал, где то Сатаров, то Филатов проводят психотерапевтические сеансы на тему «наше дело правое, мы победим!» Толпа выбегает из зала и рассредотачивается то вокруг бутербродов, то вокруг телефонов, то вокруг свежего авторитетного лица. Тут же идёт телевизионный прямой эфир Российского канала, тут же Джуна кому-то снимает напряжение и т. д.
