Всё, что со мной сделали гинекологи, организм выдержал, и дети получились дивные. Перелопатив написанное о близнецах, я выяснила, что если отдать их на волю детской дедовщины, то один забьёт другого, и получится ведущий и ведомый. И я решила, строго защищая их права друг от друга, дать обоим возможность стать лидерами. Видимо, я была неплохой матерью, и на провокационное анкетирование обоих: «Как думаешь, кого мама больше любит?», каждый ни секунды не задумываясь отвечал: «Конечно, меня!». Это было очень важно мне, всегда ощущавшей себя нелюбимым ребёнком у мамы.
Сначала малыши вдвоём лежали в детской кроватке, и для удобного уклона под голову Петра был подложен толстый том Гёте, под голову Павла — толстый том Бальзака. Надо сказать, характеры авторов определили и характеры детей. Я, конечно, была безумной мамашей, и в год читала засыпающим сыновьям Пушкина, в три — Мандельштама и Цветаеву. В доме валяется плёнка, на которой один трёхлетний ребёнок читает «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», а второй «Это было у моря, где ажурная пена…», без намёков на выговаривание буквы «р».
Зёрна упали в хорошую почву, уже в год дети обнаружили нездоровый интерес к книгам и, проснувшись, орали «Кыки!», что означало требование моего сидения рядом и листания книжек с картинками. Книги они не рвали никогда, читали запойно, и со временем я получила в лице сыновей образованных блестящих собеседников.
В июне дети поехали на Украину, где первые шаги сделали на бабушкином и дедушкином ковре. Сашина младшая сестра выходила замуж за однокурсника по фотографическому техникуму. Мальчик был из народной гущи, и свадьбу играли сначала по-городски с помпезным Дворцом бракосочетания, а потом в селе с традиционными ритуалами. Сегодня я уже большой специалист по сельской украинской свадьбе, но тогда это было культурным шоком.
За неделю до свадьбы печётся большое количество хлебушков по имени «шишка», напоминающих по форме кулич. Девушки в национальных костюмах — а брать их напрокат самым крутым дискотечным дивам считается дурным тоном — скликают на свадьбу, разнося шишки по приглашённым. Приглашённых случается полсела. Шишка вручается только в хате, с ритуальным текстом и поклонами в пояс. На дворе строится шатёр с лавками, столами, крышей и проведённым электричеством. Ритуал начинается задолго до поездки жениха и невесты в церковь и сельсовет. В двух разных избах старухи жениха и старухи невесты пекут хлебы. Плотно затворяются ставни, зажигается немыслимое количество свечей, и целая толпа старух торжественно колдует полдня над тестом с молитвами, песнями, байками и сказками. Однажды меня пустили молча поприсутствовать, но я не могу вербализовать увиденное, это какой-то балет с пением, главную партию которого исполняет тесто, превращающееся в хлебный замок. Хлебопечение в Украине и Польше причисляется к виду искусства.
Потом компании немолодых представителей жениха и невесты встречаются в условленном месте «биться и матюкаться». То есть угать и унижать другую сторону, «что за фуфло она подсовывает». Дело доходит до первой крови. Приехавших на празднество жениха и невесту ждут новые испытания. Шафер должен «утянуть из-под жопы невесты кожух», на который её сажают. Жених должен залезть на шест. Мать невесты должна быть провезена в тачке на грязных овощах и выброшена в озеро. Гости должны быть одарены подарками и одновременно с этим вывернуть карманы на попрошайничанья молодых, шафера и дружки. Все это длится три дня. Стол менее двадцати перемен блюд считается «для нищих». Горилка льётся рекой, все поют и пляшут, «как орденоносный украинский хор», но при этом обязательно заказывают дорогих лабухов из ресторана, которые не столько играют, сколько пьют, едят, демонстрируя своим присутствием состоятельность семей брачующихся. То есть на украинских свадьбах раблезианят в полном масштабе. Первый раз я, конечно, присутствовала открыв рот. Второй пыталась вписываться. На третий была своей, в отличие от городских хохлов, для которых отказ от ритуалов является знаком отличия выбившихся в люди.
Семьи свёкра и свекрови достойны отдельных романов. Сашина бабка по отцу, колоритная гречанка весом в сто килограмм, вечно сидела в саду своего черкасского домика в шляпе и окружении двух пожилых болонок и чистила фрукты для компота, не вынимая изо рта беломорины.
Её муж, Сашин дед, Дмитрий Андреевич, ушёл на фронт, оставив её беременной с двумя детьми. Вскоре на него пришла ошибочная похоронка. Отплакав мужа, беременная Ольга Андреевна поехала с детьми десяти и одиннадцати лет в эвакуацию. Она курила с гимназистской юности, и десятилетний Сашин отец стрелял в поезде папироски для беременной мамы. Поезд бомбили. Схватки начались возле какой-то деревни, и семью ссадили. Родилась девочка, но от пережитого матерью она была совершенно слепой.
Состав, на котором они ехали, целиком разбомбили, и вернувшийся после ранения Дмитрий Андреевич получил информацию, что вся семья погибла, и пошёл воевать снова. А они тихонечко жили в Сибири и, естественно, не искали его, оплаканного и похороненного. Жизнь в эвакуации была ужасна. От насильно подселяемой в дом женщины с тремя детьми пытались избавиться всеми способами, однажды даже пытались отравить угарным газом, спасла случайно зашедшая соседка. Однако там же, в Сибири, нашлась старуха-целительница, которая вылечила младшей девочке глаза багульником. Сейчас это Сашина тётя — директор химического комбината.
Самое страшное в моем материнстве — это детские больницы, меня до сих пор трясёт при воспоминании. В год и три месяца Петя попал в больницу с приступом астмы, возвратился разучившийся ходить, говорить, был всё время голодный и заплакал, когда после еды я убрала продукты со стола. Несколько месяцев, пока он не пришёл в себя, я всё время держала еду на виду.
Лето в жизни детей означало Украину. Сашины родители, жившие в городе Черкассы, с самой весны начинали присылать вёдра фруктов, а с июня мы отправлялись пасти сыновей на Днепре. Конечно, летнему эдему сопутствовали крутые разборки, поскольку я видела мир не так, как свёкор и свекровь.
В год восемь месяцев дети поехали в Черкассы с бабушкой и дедушкой, а мы должны были догнать через неделю. Конечно, бабушка и дедушка пренебрегли нашими рекомендациями, которыми Саша подробно испещрил записную книжечку с заголовком «Руководство по обращению с детками», поскольку они, как им казалось, «лучше знали», что делают с малышами. Через три дня позвонили, что Петя в реанимации с астматическим приступом. Выехав ночным поездом, я сменила бабушку в палате. Петька уже сносно дышал, хотя ещё был на уколах. Палата считалась отдельной и приходилась на двух блатных ребёнков с мамами. Ни в какую другую палату мою свекровь положить не могли.
Петька повеселел и приосанился. В обед я вышла в столовую и увидела странного вида кошку, пожирающую еду из собственной миски, стоящей около детского стола.
— Странно, что в отделении с тяжёлыми астматиками держат кошку, — сказала я соседке по палате. — А вдруг у кого-то аллергия на кошачью шерсть?
— Да це ж не китик, це ж криса, — зевая ответила соседка. Я решила, что у неё белая горячка, и на всякий случай вернулась в столовую. Это действительно была крыса, которая, доев содержимое миски, вальяжно бродила под столом, подбирая бросаемое детьми печенье.
