Глава 27
ПЕРЕМЕНА УЧАСТИ
После августовского путча весь Союз писателей сошёл с ума и начал делиться. Как только Ельцин слез с броневика, писатели разбились на армии демократов и патриотов, чтобы бороться за деньги и помещения. Пафос этой драматургии не был мне близок. Демократическая писательская элита, настаивая на том, что она «ум, честь и совесть», в первую очередь приняла списком в свои ряды «не принятых прежде за антисоветскость». Каждая вторая фамилия в списке принадлежала детям, жёнам, друзьям и любовницам писателей-демократов.
Избранный лидером писателей-демократов Черниченко сначала изругал с трибуны съезда Лимонова, потом собрал правление секций, в которое я входила, и сказал две взаимоисключающие друг друга вещи: «Можно ли поставить в кабинет вертушку? И как сделать, чтобы в принципе не нужно было здесь бывать?» Старики вылизывали его во всех местах, поскольку он был депутатом. То есть, возмущаясь до путча приёмом в рады Союза писателей автора «Малой земли», после путча собственноручно пригласили на царство точно такого же графомана.
Я не была поклонницей политической деятельности Лимонова. Но когда Черниченко выступал против него с трибуны писательского съезда, я зверела: Лимонов писатель, а Черниченко — нет. Как говорил Бродский: «Если Евтушенко против колхозов, то я — за!» Нас опять пытались накормить партийной борьбой вместо творческих обсуждений. Я в Союз писателей вступала как в распределитель благ и не вижу особенной разницы в том, с кем вместе получать путёвки в Дом творчества. Тем более, что выше путёвок планка для меня не поднимется никогда, а там, где делятся литфондовские дачи, квартиры и прочие солидные пряники, коррумпированные «патриоты» и «демократы» отлично сливаются в экстазе.
Когда Петра и Павла забрали с классом на месяц на погружение в английский, я слонялась по квартире и плакала. И вдруг поняла, что без них мне не о чем говорить со своим мужем. Что он заботливый друг, замечательный любовник, красавец мужчина, но совершенно необязательно проводить с ним всю оставшуюся жизнь. Как говорила Ахматова, «жить можно только с тем, без кого не можешь жить».
А мир вокруг сильно менялся, и муж за этим перестал поспевать. Растерялись все — привычные денежные ручейки начали таять, а потребности, в связи с наполнением рынка, расти. Люди начали менять профессии, чтобы догонять экономику. Это было не просто, и очень хотелось найти виноватого. Саша назначил виноватыми Ельцина и Гайдара и активно полемизировал с ними, вещающими с телевизионного экрана. Я мало анализировала тогда экономические модели, но понимала, что реформы — естественная плата за отмену социализма.
Российское народонаселение отчётливо поделилось на тех, кто круглосуточно возмущался, и тех, кто круглосуточно зарабатывал. Мои друзья по литературному цеху чётко сориентировались на западные рынки, остальные подруги начали своё дело в Москве. Вокруг практически не осталось людей, не поменявших или не видоизменивших профессию. А в нашей семье кто-то должен был отказаться от сибаритского социалистического амплуа. Ведь муж привык петь, не думая о том, будет ли у него зарплата; об этом думало государство, а я уже привыкла к жизни на театральные гонорары. Конечно, Саша мог пойти петь в кабак или церковь, но считал, что не царское это дело. Сидя в Ясеневе, я, видимо, тоже размазывала бы слёзы по лицу. Но я была уже в центре Москвы, ко мне вернулось забытое ощущение силы и свободы. И начала писать статьи о культуре, сначала за рубли, потом за доллары.
Конечно, это было обломом, но семью надо было кормить. Я думала, что скоро муж придёт в себя, найдёт нормальную работу, всё образуется, но… время шло. Постепенно я так погрузилась в гонку за деньгами, что стала с неудовольствием замечать, что Саша не берёт на себя полного объёма домашнего хозяйства.
Как всякий не реализующийся человек с амбициями, из лёгкого и остроумного он превратился в брюзжащего и поучающего. Уже потом я узнала, от психологов, что если один из супругов начинает хорошо вписываться в новую экономику, а другой — плохо, второй бессознательно тянет первого ко дну. Не из злого умысла, а из страха ощутить себя неудачником на фоне успешности близкого.
Брак был в кризисе, это видно из пьесы «Дранг нах вестен», которую я тогда написала о движении русских к западным моделям жизни. Это была первая моя пьеса, страшно не понравившаяся Саше. Обычной угрозой семье был персонаж треугольника, и мы научились отыгрывать это. Когда третьим оказался экономический шок, мы растерялись.
А тут приехал молодой немец, предложивший принять участие в организации каравана культуры; и крохи, которые он платил в течение года, в переводе на наши деньги гарантировали семье стабильную жизнь. Конечно, мне тоже казалось, что несолидно действующему писателю бегать по организации даже такого благородного дела, но выхода не было. Многие люди моего круга в это время просто пошли мыть полы, возить шмотки из Турции и сидеть с детьми новых русских.
В это время альманах «Современная драматургия» напечатал мою пьесу «Алексеев и тени», прежде напечатанную в альманахе «Тёплый стан», а театр-студия «Дети райка» начал делать спектакль по «Виктории Васильевой глазами посторонних». Обаятельная главный режиссёр Неля Клеменко в головокружении от успеха по поводу того, что сумела выбить из муниципалитета собственный театр, решила сама ставить и сама играть главную роль.
Вид ничем, кроме критики правительства, не занятого мужа раздражал; и я убедила Нелю Клеменко дать ему небольшую роль в моей пьесе. А поскольку я ещё и планировала организацию фестиваля женского искусства, то предложила Сашу главной режиссёрше молодого оперного театра. Та прослушала, осталась довольна и взяла на Берендея в «Снегурочке». Пока я носилась и зарабатывала деньги, муж репетировал в моей пьесе героя-любовника и пел Берендея в золотых сапогах за символическую зарплату.
Всё и было бы стабильно, все и были бы при деле, но он комплексовал, а я стала ловить себя на том, что отношусь к собственному мужу как к одной из проблем. Побыстрей накормить, побыстрей выслушать, побыстрей дать задания и побыстрей убежать к главному в жизни.
Два автономных партнёра в семье должны создавать друг другу психологический и прочий комфорт, но при этом не паразитировать друг на друге эмоционально. А когда один целый день работает, а другой целый день готовится к его приходу, пара не может быть психически стабильной. Всё это я понимаю теперь, а тогда просто зверела. И то, что муж не только не может зарабатывать деньги, но ещё и изо всех сил мешает делать это мне, казалось садизмом. Он заявлял, что я слишком много трачу, бессознательно сопротивлялся реальным ценам, сравнивая их с застойными. И когда я сообщила, что у нас долгов на огромную сумму, произнёс сакраментальную фразу, в основном решившую судьбу брака: «Я этих долгов не делал!».
Теперь, когда ко мне обращаются за психологической консультацией, я объясняю, что существует «абберация ценового сознания в маргинальной ситуации». Но тогда я не была так подкована, восприняла это как партнёрское предательство и ответила, что мои эрогенные зоны после такого заявления отключились от розетки и спать я с ним больше не смогу никогда. Я никоим образом не связывала в жизни секс с финансами, но грубые подставы делали для меня мужчину сексуально непривлекательным в принципе. Вероятно, это такая форма защиты. Как говорят англичане, «если человек обманул меня однажды, значит, он плохой человек. Если человек обманул меня второй раз — значит, я глупый человек». В нашем союзе сексуальная компонента была определяющей. Я вообще долгое время была убеждена, что людям в принципе нечего делать вместе, если им неинтересно в постели.
