– Обыкновенный человек, – отвечает Лена.
– Обыкновенных людей нет. Все люди необыкновенные, все люди – чудо, – говорит Володя.
– Это нескромно думать о себе: я – чудо, – твердо сказала Лена.
– Тут надо вот о чем договориться, – ответил Володя. – Я о себе так думать не буду – я, мол, чудо, – но ты обо мне так думай… Непременно.
– О вас? Лично?
– А что ты думаешь? И обо мне? И обо всех. Вот о нем… И о нем… И о нем… – Он показывает на занимающихся ребят. – Думай о человеке хорошо… Сочувствуй ему. Наступил на ногу человеку – и тебе же больно… Не обижайся, но ты еще не очень это понимаешь. Вот Оля – очень хорошая девушка, а ты вела себя с ней как бандитка…
– Такая хорошая, а замуж не вышла, – говорит Лена.
– Но ей еще не сто лет, – смеется парень.
– Она дрянь, эта ваша хорошая девушка! – кричит она парню. – Не нужен мне ваш кружок! Если хорошие у вас такие плохие!
– Ладно. Оставайся, – говорит Володя. – Тебя еще надо учить уму-разуму.
– Не надо меня учить, и одолжений ваших мне не надо, – ответила Лена и пошла сквозь зал, сквозь фехтующих, руками разводя рапиры.
У бабушки в коммуналке. Бабушка и ее соседка стоят на кухне у газовых конфорок. У каждой варится что-то свое. Возле них, в коридоре в инвалидной коляске, старик читает книжку.
– Я бы на ее месте ушла не думая! – говорит соседка бабушке. – Ей ходить в брошенных? Да это смех какой-то! Я в суд хожу на нее смотреть. Как говорит! А держится! Если таким женщинам начнут изменять, тогда лучше Всемирный потоп! Ты сходи к… этой самой… Если она порядочная – поймет… А с непорядочной и считаться нечего. Припугнуть можно. Правильно я советую, Ваня?
Старик, оторвавшись от книги, с сомнением покачал головой.
– Оно… дело тонкое, Аня…
– Вы уж молчите, Христа ради… Я ведь от отчаяния вам сказала, – бабушка уже не рада, что начала этот разговор. – Время пошло какое-то… Неверное, что ли… Раньше такого не было.
– Время как время, – твердо говорит соседка. – И всегда такое было. А за Любу надо – стеной. И объяснить ей самой, какая она женщина! И сказать ей, что она главная. Все в семье от нее, от женщины! Какую она заведет музыку, такая и будет играть. Правильно?
На сей раз старик утвердительно кивнул.
Возле музыкальной школы. Бабушка в шляпке, перчатках, с квадратной сумочкой под мышкой чувствует себя неуютно. Но почему-то она решила, что должна выглядеть именно так, а не иначе, на этом предстоящем свидании.
Она ждет Ольгу Николаевну. Вот вышли ребята, разбежались во все стороны, а потом вышла она. Бабушка поправила воротничок у кофточки и пошла ей навстречу.
– Здравствуйте! – сказала бабушка.
– Здравствуйте, – торопливо ответила Ольга Николаевна и, радостно замахав кому-то рукой, быстро прошла мимо: мало ли родителей здороваются с ней возле школы.
Бабушка растерянно посмотрела ей вслед. Ее собственный зять совсем недалеко от нее ждал с букетом цветов учительницу, и лицо его было молодым и счастливым.
Бабушка подошла к первому попавшемуся дереву и ухватилась за него, как за спасение. Давила пуговичка этой дурацкой старомодной кофточки, давила шляпка.
Она расстегнула пуговичку, а потом зачем-то сняла шляпку, повесила ее на дерево и беспомощно опустилась на скамью. Нечем было дышать.
Вечер. Зарывшись лицом в собаку, сидит на диване отец. Мать в том самом красивом халате, который мы уже видели, кончает мыть посуду. Моет ее в резиновых перчатках, и видно, что ей это непривычно. Закончила, с отвращением сдернула их и придирчиво посмотрела на маникюр. Лена в коридоре снимает кеды и внимательно смотрит то на отца, то на мать. Поняла, что они молчат. Обратила внимание на брошенные в раковину резиновые перчатки, на затихшего в умилении Капрала.
– Буду заниматься фехтованием, – сказала она громко, выбрасывая вперед руку, как при игре. Отец поднял голову.
– Не переходи, дочь, границу, фехтование – дело исконно мужское. Женщинам драться не надо.
– А что им делать? – мать спросила с вызовом. Но тут же стушевалась, потому что, видимо, решила не спорить. – Иди ешь! – сердито сказала она дочери. – И посуду после себя помой. Устала я…
Она села в кресло напротив отца, а тот снова спрятался за собаку.
– Иди ко мне, Капраша! – позвала мать.
Заерзал Капрал, лизнул отца и пошел к матери. Открытый теперь для глаз, отец занервничал, стал искать трубку.
Мать протянула ему ее, лежавшую тут же, под газетой.
– А я принесла тебе подарок, – громко сказала Лена.
Она полезла в портфель и достала коробку с табаком.
– Спасибо! – поспешно сказал отец, пряча коробку.
– Откуда у тебя деньги на такие подарки? – спросила мать. – Мне не нравится, что ты ходишь по табачным киоскам… – Отцу: – И ты ей это скажи…
– Мне не нравится, что ты ходишь по табачным киоскам, – повторил отец в той же интонации. – Я повторил…
– Что ты все иронизируешь? – закричала мать. – Ты что, не знаешь, что они все в этом возрасте начинают курить?!
– Я не курю, – сказала Лена.
– Она не курит, – повторил отец.
Залаяла собака, и тут же раздался звонок в дверь. Лена бросилась открывать. За дверью стоял Митя, а за Митей старуха – соседка бабушки, держа в руках квадратную сумочку и шляпку.
– Я тебя звал мысленно, – сказал Митя, – но, видимо, в космосе были помехи…
– Ее взяли прямо с улицы, – сказала соседка. – Она упала в обморок. До вас невозможно было дозвониться…
Бабушка лежит на кровати дома. Рядом сидит мать. На столе фрукты, молоко, конфеты, соки, цветы. Все брошено навалом.
– Ну что я с этим буду делать? – спрашивает бабушка.
– Есть и пить, – говорит мать. – Зачем ты к ней шла? Зачем?
– Я хотела на нее посмотреть…
– Ну?
– Молоденькая она…
– Я старая?
– Что ты такое говоришь?
– Я старая, старая, – говорит мать. – Это не от лет… От состояния души… Ведь было у нас с ним все, было. Почему я не берегла все это? Почему я думала, что все навсегда? Как мне объяснить Ленке, когда она вырастет, что это надо беречь… Что не бросают любовь на произвол судьбы, что с ней надо носиться, как с писаной торбой. Она стоит того…
– А он? Он говорит что-нибудь?
– Только с собакой! С ней у него полное взаимопонимание. Она… очень хорошенькая?
– Ты в сто раз лучше, доченька!
– Иногда такая во мне злость поднимается… Ну, думаю, все! Пусть уходит… Смотрю – Ленка… Я столько этих брошенных девчонок насмотрелась, столько этих страдальческих лиц видела… Не проходит для них это даром… Никому… Надо стерпеть, думаю, надо. Но скажи мне, мама, надо или не надо? Скажи!
