– Мишенька, сними их всех лучшим образом. Милые мои, – сказал он девочкам, – все, все, идите за Михаилом Абрамовичем. Он вас сфотографирует.
Они как-то очень громко топали по студийному коридору. Оле стало неловко от этого стадного топанья, и она отстала, и вместе с ней отстала Юля.
– Что у тебя в руках? – спросила она.
– Сценарий, – ответила Оля.
– Тебе дали? Тебе уже дали?
Оля смотрела, не понимая, а Юля сверлила ее злыми, не подходящими для красоты глазами.
– Кто дал? Кто? – допытывалась она.
– Чего пристала? – возмутилась Оля. – Мне его домой доставили! В постельку!
И ушла гордо.
В фотолаборатории на девочек вешали те самые картонные номера, которые мы уже видели. Оле повесили номер «пятый», а Юле – «первый». И Юля снова засветилась, потому что увидела в этом добрый знак.
Все было отвратительно. Белый, раздевающий свет. Высокий неудобный стул. Номер на груди, как для казни. Фотограф Миша холодными пальцами поворачивал подбородок, закидывал за уши волосы или спускал их на лоб. Оля вся просто закаменела, и только глаза ее гневно светились.
– Эта? – спросил тихо Главный. Он пришел вместе с Иваном Ивановичем.
– Эта, – ответил Иван Иванович.
– Что-то есть, – задумчиво сказал Главный.
– Что-то! – возмутился Иван Иванович. – Норов!
– Ну-ну… – сказал Главный. – Как говорит один мой знакомый поляк – посмотрим-увидим.
Они стояли в павильоне, и Оля просто умирала от страха, но старалась держаться так, чтобы никто это не заметил. Просто ей от волнения обязательно надо было за что-нибудь держаться. Она держалась за какую-то черную треногу. И косточки пальцев ее побелели.
– Открой, детка, сценарий на пятнадцатой странице, – ворковал Главный. – Что там у нас? «Она сидела на подоконнике, свесив ноги с третьего этажа, и крупные слезы катились по ее щекам». Где у нас третий этаж? – Главный поставил стул. – Сядь так, будто под тобой десять метров пустоты.
Оля села, и случилось удивительное: все увидели на ее лице… подавленный страх и презрение к страху, вызов и дерзость. У нее было сейчас такое же лицо, какое было на «бабе».
– Ничего! – удовлетворенно промурлыкал Главный. – А заплакать сумеешь?
– Нет! – твердо сказала Оля.
– Еще как сумеешь! – Главный подошел и заговорщицки сказал: – Представь, что твоя мамочка тебя очень расстроила… Ну, к примеру… Не купила тебе… Адидас… Дубленку… Аляску!!!
Надо видеть, как лицо Оли делается чужим, отсутствующим от этого перечисления. Это замечает Иван Иванович.
– Что не купила? – спрашивает Оля. – Какой остров?
– Чудачка! – воркует Главный. И Ивану Ивановичу: – С юмором она у нас… Курточку «Аляска», девуленька! Вы же теперь за курточку и убить можете. – Главный похохатывает.
– Можем! – отвечает Оля. Она смотрит на Главного в упор, черным взглядом. Тот слышит только себя.
– Вот! Вот! А ты мечтала о ней, ты уже представляла, как ходишь в ней по улице, как тебе все завидуют, и нате вам… Куртки не будет… Представь это, детка! Ведь до слез же обидно… А мамочка тупая, не понимает, накричала не по делу… А папочка вообще… Ну, одним словом… Скандал. Можешь себя растравить в этом духе? До слез?
– Могу, – ответила Оля. – Я просто прыгаю с третьего этажа вниз головой.
Она спрыгнула со стула, как с третьего этажа, и ушла из павильона.
Она шла, и по ее лицу катилась большая и злая слезинка. На выходе она так хлопнула дверью, что задребезжали стекла.
Клавдия Ивановна все так же печатала шаг. Увидев ее, Оля старательно шмыгнула носом и вытерла щеки. Во всяком случае, к воспитательнице она подошла почти в порядке. А некоторая покраснелость лица вполне объяснялась ситуацией.
– Ну? – не своим голосом спросила Клавдия Ивановна. Дорогой дешевый костюм был под пальто сдвинут, таково было качество ткани – она не держалась на месте, – и его уже пора было поправлять. Бусы из косточек перекрутились у горла. Лицо Клавдии Ивановны было воинственным и перепуганным сразу.
– Я им не подошла, – сказала ей Оля. – Такая все чухня! Сядь, говорят, на третий этаж и ноги свесь!
– Они что, спятили? – возмутилась Клавдия Ивановна. – А ну пошли отсюда!
Они выросли из-под земли. Главный и Иван Иванович.
– Оля! – сказал Главный. – Люди делятся на умных и не очень. Тебе сейчас не повезло, ты встретилась с «не очень».
Клавдия Ивановна от удивления открыла рот и автоматически закрыла Олю своим телом.
– Ну вы… – сказала она ему. – И вы тоже. – Это уже относилось к Ивану Ивановичу. – Если вы тогда ее увидели на кране, так что ж, по-вашему, ею можно рисковать? Садитесь сами и свешивайте ваши ноги откуда хотите. А я ей не позволю. Она ребенок! И защита у нее, слава Богу, еще есть!
Оля же смеялась. Первый раз в жизни взрослый человек честно признавался ей, что он неумный. Это было ни на что не похожее признание, но оно было приятным.
– Прости меня, идиота, – сказал Главный. – Прости, и, пожалуйста, давай вернемся… Понимаешь… Дочка моя устроила мне вчера такую истерику… Из-за куртки… Мне ее убить хотелось.
– Какой куртки? – Клавдия Ивановна по-прежнему держалась воинственно.
– Извините, – сказал Главный. Он взял руку Клавдии Ивановны и поцеловал ее. От растерянности Клавдия Ивановна стала трясти кистью, будто ее не поцеловали, а прищемили дверью.
Иван Иванович же молчал. Он смотрел на Олю, а когда она все-таки пошла за Главным, тронул ее за плечо и погладил его.
В павильоне суета. Ставят свет, ругаются. Проверяют, все ли на месте в красивой трехкомнатной квартире, которую и представляет собой павильон.
Иван Иванович привел в «квартиру» Олю.
– Вот тут, значит, ты живешь… В смысле – она. Освойся…
Оля осталась одна. Стояла в «прихожей» и боялась идти дальше. И вдруг из «окна», настоящего, с подоконником и стеклами, появилась рука, отодвинула занавеску, и мы увидели шелковистую Юлю, что смотрела на Олю прямо и дерзко.
Хлопнула створка, только занавеска по-прежнему шевелилась.
И тогда Оля решительно пошла к окну и увидела стоящую напротив крашеную декорацию, изображающую высокий дом и деревья, и уходящую Юлю.
Теперь, двигаясь по квартире, Оля будет искать «ненастоящесть».
Медленно трогая руками вещи, Оля проходит по комнатам, ища обман.
Пианино – играет.
Гитара – звенит.
Кубик Рубика – вертится.
Собрание сочинений Конан-Дойля – пустые обклеенные коробки.
Платья в шкафу – настоящие.
