– И не думайте, – сказал он тихо, подходя. – Ей еще школу кончать…
– Подумаешь, – ответил один. – Не кончит в этом, кончит в том…
– Не тот случай, – сказал Иван Иванович.
– Она нам годится, – сказал мужчина. – Иди-ка ты, Ивашка, на пенсию… А у этой девчонки великое будущее.
Это оказался тот самый мальчишка, с которым она недавно разговаривала. Их привезли на место будущей съемки – к церквушке в лесах.
– Ничего себе! – сказал он, увидев Олю. – Оказывается, это ты… Я тогда долго о тебе думал… Чем-то ты задеваешь… Порепетируем? – Он подошел к Оле и хотел ее обнять.
– Ударю, – сказала Оля.
Он засмеялся.
– Ладно, – согласился, – ладно… Я подожду…
– Жди до посинения, – сказала она.
Она ушла от него. Ходит в переплетении строительных лесов, издали крошечная одинокая фигурка. Подрагивают доски, посвистывает ветер, а Оля карабкается все выше, выше, к самой церковной маковке.
Иван Иванович пришел домой в свою однокомнатную холостяцкую квартиру. В ней только самое необходимое. На чем спать. На чем есть. На чем сидеть. Ниша комнаты захламлена. Стал ее расчищать. Все выкинул и повесил на ней картину Пикассо, ту самую, что мы видели. А на стену напротив большой портрет Оли. Оля теперь, не отрываясь, смотрела на девочку на шаре.
Сам Иван Иванович сел на стул так, чтобы видеть обеих девочек.
Сидел молча, опущенные между колен руки чуть дрожали.
Съемка в переплетении лесов.
– Понимаешь, – объясняет Главный Оле. – У нее все сошлось. История с собакой, кошмар на улице… У нее сейчас возникла возможность стать какой-то другой… Она еще не знает какой… И вот этот поцелуй… Первый…
– Наивно, – важно сказал мальчишка. – Если первый, то с ней не все в порядке…
Он явно хорохорится перед всеми. Изображает знатока. Игра эта больше всего рассчитана на Олю, но она на него не обращает внимания.
– Для правды чувств, – говорит ей мальчишка, – нам нужен контакт.
– Пошел ты! – сказала ему Оля.
– Мотор! – кричит Главный.
Мальчик подходит к Оле. Он неуверен не по роли, неуверен на самом деле. И руки у него дрожат.
– Что ты дрожишь, как маленькая? – говорит он несмело, протягивая несмелые руки.
Оля смотрит на него, и глаза ее насмешливы и презрительны. По роли? На самом деле?
Вдруг он ее целует, как клюет в щеку. Сделал и тут же отпрянул, а она засмеялась.
– Холодно, – сказала она.
– Двадцать пять градусов! – глупо сказал мальчик. – Теплынь! – И пошел к ней снова, а Оля ждала и смеялась ему в лицо.
– Стоп! – весело сказал Главный. – Очень хорошо!
– Но я у нее, получается, сто двадцать пятый, – рассердился мальчик.
– Ты такой и есть, – сказала Оля.
– Неужели?
Он смотрел на нее и ничего не понимал.
– Как она ведет свою линию! – восхищенно сказал Главный Ивану Ивановичу. Подошел и обнял его. – Спасибо, старик! Эта девочка дорогого стоит. Даже сравнить не с кем… Какой характер! Какой ум! Какая страсть! А с виду – пичуга пичугой…
Оля идет по улице с мальчиком.
– Ты странная, – сказал он ей. – Ты как ребенок… Тебе надо все поломать и посмотреть, что внутри… Но когда ты потом собираешь, у тебя остаются лишние детали. Верно?
Оля молчит.
Он разглядывает ее внимательно, даже зашел спереди, идет задом наперед, изучает…
– С виду же, – говорит он добродушно, – морковка морковкой… И не скажешь, что, – издеваясь, – ум! Характер! Страсть!
Вдруг неожиданно останавливается, и Оля, шагнув, попадает ему прямо в объятия.
– Вот! – сказал он решительно. – Попалась, птичка, стой! – Оля стоит, покорно замерев.
Мальчишка целует ее нежно-нежно в щеки, в лоб, в кончик носа.
– Морковка, – шепчет, – морковка! – Целует в губы, долго, по-мужски.
Она развернулась и ударила мальчишку со всей силы.
Иван Иванович привел Олю к себе. Комната преображена. В ней уже существует «комната для Оли».
Оля видит свой портрет и картину Пикассо, покрытый пледом диванчик, и полку с книгами, и плюшевую собаку на полу, чем-то похожую на Лэди.
– Ты знай, – тихо говорил Иван Иванович. – Это все у тебя есть. Это место на земле твое. В любой момент… Ты знай…
– Пропишете? – спросила Оля.
– Конечно, – обрадовался Иван Иванович, приготовившийся долго уговаривать.
– А как потом делить будем?
– Что делить? – не понял Иван Иванович.
– Наивный, – сказала Оля. – Я детей и наивных не обижаю. Откуда вы меня знаете, чтобы мне все это предлагать? Вдруг я у вас все отсужу?
– А! – засмеялся Иван Иванович. – Дошло! Ты мне принесешь из школы характеристику. Я сниму тебя анфас и в профиль. Возьму отпечатки… Дурочка ты маленькая… Отсудит она…
– Ладно, – сказала Оля. – Только я собираюсь отсюда тю-тю… Куда-нибудь, где людей поменьше, а деревьев побольше… Вы меня все своим вниманием достали… Не надо мне вашей всеобщей помощи… Я вам не слаборазвитая страна…
И она ушла, хлопнув дверью.
Иван Иванович подошел к крану, открыл его и смотрит, как хлещет вода. Закрыл. Зажег газ. Посмотрел, как горит. Погасил. Открыл окно в кухне, влетел ветер, и все захлопало. Именно в этот момент вернулась Оля. Он не слышал. Стоял и смотрел в окно. На балконе напротив какой-то старик мучительно прыгал через скакалку, не спуская глаз с будильника, который стоял на парапете балкона.
– Извините меня, – услышал Иван Иванович. – Извините, но я просто не могу.
– Ну да, – сказал он.
– Но я могу приходить… Выводить гулять Бобика. – Она кивнула на кукольную собачку.
Оба печально засмеялись.
– Ну режь меня, дурака, – сказал Иван Иванович, – но что-то тут не так… Судьба, будущее у каждого свое. Его не делят на всех.
– Если не может быть хорошо всем, – твердо сказала Оля, – пусть будет всем одинаково.
– Нет! – закричал Иван Иванович. – Что за уравниловка?
– Но я-то думаю так, – твердо ответила Оля. – Не сердитесь. У вас, правда, хорошо. Я бы жила… Но не могу…
Клавдия Ивановна сидела на краешке длинной лавки сквера. Она озябла, потому что был ветер, а пальто на ней старенькое, коротковатое. Шли мимо люди, все в красивых вещах, а она мерзла на стылом краешке. Без зависти, без злости, без раздражения. Просто мерзла, и все. Заметила, как бежит по аллее Иван Иванович, и сомкнула колени, свела плотно ноги, поджала губы.
