– Извините, Христа ради, – сказал Иван Иванович. – Может, пойдем посидим в кафе?
– Вы что? – потрясенно спросила она. – Я сроду там не была. Давайте говорите тут. Я больше уже не замерзну. У меня предел есть. Мне даже жарко потом станет.
– Мне-то нет, – засмеялся Иван Иванович. – Я без предела буду мерзнуть. Ну ладно… Значит, так… Вы, если я скажу что не так… Говорите мне прямо, резко…
Она испуганно на него посмотрела.
– Кончаются съемки… Кончается восьмой класс… Дальше ПТУ… Я знаю. Без выбора… Не обсуждаю это…
– Зря, – тихо сказала она. – Это как раз бы и пообсуждать.
– Я к тому, что я могу ее взять… У меня отдельная квартира. Пусть учится дальше… Умная… Смелая… А я старый… Даст Бог, не заживусь…
– Хорошо бы… – задумчиво сказала Клавдия Ивановна и испугалась. – Извините, я не про то! Живите! Я про Олю! Только не пойдет она к вам…
– Почему? – расстроился Иван Иванович.
– Ее кто-то угостил конфетой. Она целый день ее в квартире таскала, чтобы потом на семь частей разделить. На семь делить трудно. Вообще на нечетное делить трудно. Не замечали?
– Почему на семь?
– Все так спрашивают. А мне даже неудобно становится. Седьмая – я. Из-за меня не делится… Они никому не нужны. Никому. Они брошенные. Вы знаете что-нибудь страшнее брошенного ребенка? Их могут пожалеть… Могут помочь… Могут посочувствовать… Но их никто не любит просто так… Ни за что… Просто за то, что они есть… Как любит мать… А человеку, чтобы он был счастлив, именно такая любовь нужна… Любовь ни за что…
– У них есть вы, – тихо сказал Иван Иванович.
– Я? – удивилась Клавдия Ивановна. – Ну что вы! При чем тут я? Я вам скажу главное… несчастливый человек не должен быть воспитателем… Чему он может научить? Он же не знает, как это… Когда счастье…
Иван Иванович очень растерянно посмотрел на Клавдию Ивановну, можно даже сказать испуганно.
– Что ж нас с вами, – сказал он, – в резервацию?
– При чем тут вы? – удивилась Клавдия Ивановна. – Вы же к детям не имеете отношения… У вас такая замечательная профессия…
– Я ухожу на пенсию, – сказал Иван Иванович.
– Я тоже скоро уйду, – сказала Клавдия Ивановна. – Вот жизнь прошла. А зачем она была? Зачем она была? Зачем была жизнь? Вы сами поговорите с Олей… Я была бы рада… Честно… Чего ж не жить в отдельной квартире и учиться?
– Значит, так, – сказала Лора, закрыв дверь ножкой стула. – Мы все по разнарядке идем в ПТУ, и это правильно. И будем радоваться во все легкие ради Клавдии, она из-за нас умом тронулась.
– Не хочу в ПТУ, – заскулила Катя. Подошла к доске и написала большими буквами «НЕ ХОЧУ».
– А кто ты такая? – сказала Лорка. – Мы люди обычные, каких тыщи… Если о ком думать, так об Ольке. Она – талант.
– Это по-честному, – заикаясь, сказала Муха. – Это будет по-честному.
– Чем она нас лучше? – кричала Катя.
– Нет, – сказала Фатя. – Ничего нет лучше артистов. Все люди, люди, люди, люди… А они – все! Надо Ольке помочь. За ней машина ездит… Я вот проживу, а за мной сроду не приедет…
– Лорка права. Надо быстро выучиться и идти вкалывать, чтобы были деньги, – сказала Лиза. – Будут деньги – все будет. И если у Ольки такое в жизни везенье, так почему мы ей еще должны?
– Талант же у Ольки… – с тоской произнесла Лора. – Это как красота… Не каждому дается…
Скатаны матрацы. Связаны бечевкой стопки книг. Два стареньких чемодана собрали весь нехитрый скарб девочек. Они сидят на голых кроватях, молчат. Оли среди них нет. Ее узелок связан и лежит отдельно.
Вот так она всегда. Появляется без предупреждения. Видно, что больна. Видно, что измучена. Но старательно хочет не показать это девочкам.
– Красота неописуемая! – говорит Клавдия Ивановна с порога. – Под окнами лес… Воздух – бальзам… Дышишь, дышишь – не надышишься. Школа – через триста метров. Девочки, такая школа! Сроду не видела… Пока не получается с общей комнатой… Ну вы же знаете как… Все уже сдружились… Ну, ничего! Хорошие такие девочки… Приветливые…
Тут же мы это должны увидеть. Приветливых девочек. Подбоченясь, насупившись, встретят они на пороге этих неизвестно откуда свалившихся чужачек.
Реплики:
– Погорельцы, что ли?
– Длинную (о Лорке) хорошо бы укоротить…
– Говорят, среди них артистка…
– Не чуди! Они все страхомордины…
– И кляча с ними (это о Клавдии Ивановне).
Рванулась вперед Лиза, боднула головой ту, что сказала о Клавдии Ивановне. Через секунду они уже дрались, а Клавдия Ивановна, плача, растаскивала их. Через несколько минут они все, нахохлившись, уже сидели в старом автобусе.
Объяснялась на пороге с начальством Клавдия Ивановна. Что говорила, девочки не слышали. Сидели молча.
Медленно ехали назад. Дребезжал автобус. Потому что он был старый и медленный, они успели заметить Олю, которая брела с вещами им навстречу. Застучали в окна, заорали не своим голосом. Затормозил автобус, свернув на обочину. Кинулись девчонки к Оле. Та стояла заплаканная и несчастная.
– Куда это ты, интересно, шла? – спросила Клавдия Ивановна.
– Вы как выездные… Вам человека бросить, что плюнуть… Эх вы!
– Мы на экскурсию ездили, – сказала Клавдия Ивановна, – сейчас вернемся, чай будем пить.
Она подошла и как-то исхитрилась обнять их всех.
Вышла из ее рук Оля.
– Зачем врать? – сказала она, сдерживая слезы. – Теперь такая жизнь, всем на всех наплевать. Такой теперь климат. Это только эта дура, – кивает на Муху, – добро считает. Ты микроскоп возьми, чтоб его найти. – Дразнит: – И кто копеечку дал, и кто конфетку… Юродивая!
– Да ты… Да как же… Как… Ты можешь… – Муха стала заикаться. С ужасом смотрят на нее девчонки. Клавдия Ивановна, горестно посмотрев на Олю, подошла к Мухе и положила на ее голову руку.
– Успокойся… Успокойся… Говори медленно…
У Мухи глаза полны ужаса. Боится слово произнести, только рот открывает.
Кинулась к ней Оля.
– Муха! Муха! Прости меня!
– Б-о-о-г про-стит, – ответила Муха.
– Поем! – сказала Клавдия Ивановна. – Все поем!
И они запели – для Мухи и с Мухой. Это способ лечения заикания.
Миллион, миллион алых роз
Из окна, из окна видишь ты…
Ехали по шоссе машины. Мало кто смотрел в сторону странной пестрой стайки, которая нелепо пела на обочине под руководством нелепой женщины.
Распевалась с ними Муха. С какой же надеждой она пела!
Оля поет старательнее всех, и мы слышим не только слова песни, небо над ними, сверх, слышим ее «молитву».
