Соседа звали Илья Петрович. Они разошлись во вкусе вин. Она любила красное и теплое, а он – белое и холодное, но уже к концу полета выяснилось, что нечего валять дурака, оба они предпочитают хорошую водку и оба знают свою меру. Разговор как-то тупо кружил именно вокруг гастрономии, и Ольга подумала: «Это не я офлажковала тему. Я вполне могу и о другом». Потом она подумала, что маленькие и худенькие мужчины, как правило, прожорливы. У нее таких не было. Так, может, и не надо? Но была та встреча глаз на одном уровне, когда, в сущности, все и началось, а это было еще когда – когда только ремни отстегнули. В конце концов она не выдержала и спросила, не работает ли он в системе питания.
Илья Петрович засмеялся, и смеялся долго, даже прибегнув к носовому платку, чистейшему и аккуратно сложенному. Отсмеявшись и тщательно вытерев все части лица, которые могли взмокнуть, он сказал, что по профессии газетчик, что уже двадцать пять лет в печати и пишет в основном об экономике, а поговорить о еде любит, потому как тема не способна поссорить говорящих, а, наоборот, даже при разнице вкусов очень сближает.
– Ну, не скажите! – засмеялась Ольга. – Не с каждым заведешь разговор об устрицах и лангустах.
– А я о них молчу, – ответил Илья Петрович. – Я не провокатор.
Ольга ждала, что он спросит, чем занимается она. И она ему ответила бы: «Я челнок! Я ваша экономика!» Но он не спросил, и это было плохо – показывало неглубокость его интереса. Можно сказать, даже его поверхностность, потому что мы без своего дела все равно что голые. Тут у Ольги все в голове смешалось, что даже вдруг подумалось: а если у мужчины именно голый интерес, на какой ляд ему ее профессия? Но это ее тоже не устаивало. К концу полета они сидели молча, каждый молчал о своем, уже как бы чувствовалось притяжение земли и всех ее обстоятельств, попробуй тут спастись от их голосов, громких, настырных, тревожных, – одним словом, голосов Земли и вцепившихся в нее человеков. Вцепившихся до черноты и крови. Наверняка Земле не раз хотелось, чуть притормозив, сбросить с себя эту как бы мыслящую биомассу. Так хотелось бы! Когда-нибудь она решится. И это будет жестоко, но справедливо.
Тут трудно сказать, были ли это мысли Ольги, уловившей в небе вибрации Земли, или Земля сама углядела в иллюминаторе лицо одной из растерянных женщин, со страхом смотрящей вниз, на нее, Землю. Но было как было. Мысль вошла в самолет, и люди притихли, сжались… Им предстояла посадка. Встреча с Землей. И они ее боялись.
Уже ожидая выплывающих из преисподних глубин чемоданов, Илья Петрович спросил, встречает ли кто-нибудь Ольгу. Хотелось сказать «да», это был бы правильный ответ для благополучной женщины. И она даже заколебалась, не соврать ли.
– Увы! – ответила она. – Сейчас буду искать, с кем бы спариться на машину. Одна боюсь.
– Спарьтесь со мной, – ответил Илья Петрович.
Хотя по маршруту удобней было бы забросить его на Савеловский, а потом ее – в Марьину Рощу, но поехали сначала к ней. Возле подъезда она попросила: «Поднимите меня на этаж. Я боюсь одна в лифте». Уже возле двери она протянула ему руку, готовясь сказать все причита-ющиеся слова. Он взял ее руку, загнул к ладони ее пальцы, потом притянул к себе. Поцелуй получился, можно сказать, юным и страстным.
– Войду? – тихо спросил он.
– У меня дочь, – ответила она. – Она меня ждет.
– Больше никто не ждет?
Она ничего не сказала, потому что обиделась на вопрос, ответ на который и так был ясен.
– Телефон, – сказал он.
Она назвала и увидела, что он не записывает, поняла, что это так, соблюдение элементарного приличия после такого поцелуя. Но не будешь же настаивать на написании. Совсем бездарно.
Илья Петрович со вкусом поцеловал ей ладонь и ушел, а она стала открывать дверь: сейчас на шею кинется Манька, а потом пойдет потрошить чемодан… Но в квартире было тихо. Конечно, первый час ночи, но как она могла уснуть?
Бросив чемодан у порога, Ольга ринулась в спальню. Уже открывая дверь, поняла, что делать этого не следовало. Еще с порога она учуяла чужой запах в доме, некую кислость воздуха в прихожей, но объяснила его тем, что Манька запустила квартиру, этого от нее вполне можно ожидать. Так подумала и ринулась и дверь открыла, а могла бы, идиотка с коридорными поцелуйчиками, сообразить все хоть на секунду раньше.
Они сладко спали, обхватив друг друга руками, – дочь и парень с не очень чистыми ногами и давно, видимо с детства, неостригаемыми ногтями. Горел ночник. Светила луна. На тумбочке стояла пустая бутылка от какого-то – издали не прочесть – вина. Манька была голой и выглядела большой, вполне разработанной женщиной, никаких там поджатых коленок и заломленных от смущения локотков. Вот парень с ней, тот как раз казался дебютантом по некоторой жалкости позы плюс – опять же! – пятки и ногти. Они даже не пошевелились от скрипа двери. Манька сопела громко, с некоторым клокотанием в горле, а ее возлюбленный подсвистывал ноздрей. Ольга закрыла дверь и рухнула на диван. Не то чтобы ее это удивило и возмутило… С тех пор как она унюхала запах зовущей плоти в собственном дитяти, она уже была готова к этому. Она пыталась сказать Маньке, что, если дойдет до дела, надо быть осторожной… Но дочь крикнула, что учить ученого – только портить.
– Не смей говорить со мной об этом!
Ольге это даже понравилось. Это был хороший признак, «не говори» – значит, нет нужды. Почему она не подумала о том, что дочь прошла уже эту школу и мать припозднилась со своими поучениями? Но этого быть не могло! Где? Когда? С кем?
Сейчас Ольга была потрясена тем, что дочь, зная о приезде матери, сочла возможным таким образом ее встретить. Что ее просто вынесли за скобки как величину малосущественную, иначе как все объяснить? Ольга так и лежала в темноте, настолько оглушенная, что не было сил раздеться, умыться, внести из прихожей чемодан или там заорать благим матом и сдернуть этого когтистого сопляка, сдернуть так, чтоб он ударился затылком об пол (Ольга просто слышала этот звук хряснувшего черепа). Ее оправдают. Манька несовершеннолетняя, а мать в аффекте.
Дочь вышла в уборную, теплая и сонная, она увидела Ольгу, которую освещала полная луна.
– Ма, ты чего? – хрипло спросила Манька. – Ты же должна была завтра!
Ольга включила торшер. Как же хороша была дочь в этой своей молодой голости, стоит и светится, как Бог ее создал. Почему-то это смягчило Ольгу, и хотя мозг бунтовал, душа как бы шепнула ему: «Пусть. Это уже случилось».
– Он кто? – спросила Ольга.
– Счас, – ответила Манька и побежала все-таки сначала в уборную, громко поструилась, вернулась уже в материном халате и села напротив в кресло.
– Ты рухнула? – спросила она Ольгу, и в голосе ее были сердечие и сочувствие. – Бедняжечка… Я правда думала, что завтра. Хотела все-все убрать… Чем это у нас кислым пахнет? Хорошо было в Париже?
– Не возвращалась бы, – ответила Ольга, но почему-то вспомнила этого чертова араба с его сладким духом. Полезли в голову мысли о сравнительности запахов. «Я понимаю, – подумала Ольга. – Я боюсь с ней говорить про это. Хорошо бы мне пересидеть в кухне, чтоб парень собрался и сгинул. Я бы выкинула белье и все забыла».
