– Марлена? Да вроде все ничего. Скоро гипс снимут. Она же только над своим мужем и порхает. Чем-то она мне мою бабушку напоминает, такая же, знаешь… декабристка. Между прочим, помнишь, мы встречались накануне Нового года? Помнишь, я смотрела в чашку Марлены? Я еще не стала ничего говорить?
– Помню, – призналась я. Действительно, тогда по лицу Авенги было видно, что ей есть что сказать. Но она промолчала. Я-то, признаться, не очень-то верю во все эти кофейные гадания и гущи. Сколько раз я туда смотрела, и даже долго смотрела – ничего не вижу. То есть абсолютно. Но когда хожу с Люськой в кафе, заказываю кофе в турке. Чтобы гуща все же была. Всегда интересно, что она мне скажет. Даже если ничего особенно не скажет, становится как-то приятно – немного подглядела за собственным будущим.
– Я видела там беду, – изрекла Авенга. – Да, я видела беду, там, в ее чашке. Совершенно ясно. Я редко так ясно что-то вижу, но в тот раз было видно очень хорошо. Она сидела у подножия огромной горы, а оттуда на нее летели камни. А наверху, по горе, бегал шакал с какой-то немыслимой, хитрой и злобной мордой. И эти камни сбрасывал.
– Кошмар. И это что – о ее муже Иване? – спросила я. Иногда от разговоров с Авенгой у меня самой бегут по коже мурашки.
– Выходит, да, – неуверенно кивнула она. – Выходит, что о нем. Не знаю.
– Но что тебя смущает? – спросила я. Главное, не покраснеть и не выдать себя. Я-то знаю, что у Марлены есть и другая беда. Правда, тоже с мужем. Говорить об этом нельзя – ни-ни. Но, с другой стороны, если вдруг это просто выплывет в виде гадания – и Авенга просто скажет об этом Марлене… Я имею в виду, скажет об этом как о возможном варианте. Разве это не было бы здорово? Тогда бы это все не от меня всплыло, а совершенно с другой стороны. Можно было бы вообще не упоминать о Карасе. В общем, я загорелась.
– Меня смущает то, что если бы я видела беду, случившуюся с ним, я бы так и сказала. Но камни летели в ее голову. Его там, вообще-то, не было.
– Вообще не было? – нахмурилась я. Все у них, у ведьм, не как у людей. Никакой определенности. Ведь явно же в чашке Иван Ольховский должен был быть! Уж я-то это точно знаю.
– Вообще, – покачала головой Авенга.
Я вздохнула. Отбой воздушной тревоги. Мы посидели, поболтали еще. Чудесно, на самом деле. Как это нам, девочкам, это иногда нужно – вот так посидеть вдвоем в уютном кафе! Без детей. Без мужей. Без умных разговоров и какой-то осмысленности. Болтая о ерунде, я расслабилась и повеселела. Может быть, это еще и от трех пирожных, конечно, но когда мы шли забирать из камеры хранения дочерей, я была совершенно отрешенная, светлая и непуганая. А зря. Злой рок уже ковал свою цепь, и мы уже были окольцованы ею. Мы начали движение в ее западню задолго, отдаваясь своим порокам и слабостям (моя главная – трепливость и неумение держать язык за зубами, естественно!). И теперь мы двигались по своему кармическому пути в сторону камеры хранения, и не дано нам было свернуть с предначертанной дороги. Мы отдали наши квитанции и спокойно ждали, когда приемщица вытащит наших чад из недр трехуровневой лазалки, обмотанной сеткой. Девочки о чем-то бурно спорили и вылезать не хотели. Потом Эльвира все же соизволила вытряхнуться из лабиринта (лучше бы она этого не делала) и подбежала ко мне с интересным вопросом:
– Мама, а что значит – пелеспать? – спросила она, заставив меня онеметь. Авенга же только расхохоталась.
– А зачем тебе? – в шоке переспросила я, когда обрела способность говорить. Это проблема для любой матери – разговаривать со своим чадом на такие вот неудобные темы. И я готовилась к этому, даже прочитала какую-то новомодную книжку о воспитании, которую (кстати, это странно) мне сунула Бася. Откуда бы у нее взяться книге о воспитании, если она никого не воспитывает! И сама, надо это признать, воспитана не самым лучшим образом. Книга, надо сказать, была толковая. И о вопросе разговора с ребенком на тему секса там тоже было очень хорошо все разъяснено. Но никто меня не предупреждал, что такой разговор нужно вести, когда ребенку всего пять лет. Да еще на виду у няньки из детской игровой комнаты и собственной подруги, которая откровенно ржет.
– Не отвиливай-ка, а немедленно объясни ребенку, что значит «переспать»! – требовала она, искренне наслаждаясь.
– Сама и отвечай. У тебя больше опыта, у тебя муж, – фыркнула я и попыталась, что называется, «проехать» этот вопрос. Но Эля сформулировала его иначе.
– Мама, а с кем тетя Саша пелеспала? – вопрошала она, а я при упоминании одного только имени тети Саши сначала побелела, потом покраснела, а потом истерически и фальшиво затрещала визгливым, совершенно не своим голосом:
– Ни с кем она не переспала, с чего ты взяла! – А Авенга (твою-то мать!) вдруг сосредоточилась и стала внимательно на меня смотреть. Я постаралась унять приступ паники и дышать ровно. Но не суждено мне было дышать. Элька надула губы и крикнула:
– Она с мужем пелеспала. Ты сказала, с мужем! – И скрестила на груди свои маленькие ручки.
– Со своим мужем? – Авенга влезла в разговор раньше, чем я успела стащить с Эльки майку и уволочь ее подальше. Ответ прозвучал, как гром молнии.
– С Мал-лениным, – уточнила Эля, игнорируя мои сигналы и требования замолчать и демонстрируя чудеса своей памяти в самый неудачный момент.
Как же так, неужели все слышала? Что она делала в тот момент, когда я вещала свою новостную программу для Тимофея? Она была в своей комнате. Дверь была прикрыта, но это ничего не меняет. Черт-те что, какие у нас картонные стены! Никакой звукоизоляции. Когда я в комнате говорю: «Эля, иди чистить зубы», – она никогда не слышит. Зато когда я говорю: «Осталось одно миндальное печенье, что же мне с ним делать?» – она летит пулей, даже если я это прошепчу. Осталось только проклинать небеса за то, что она так хорошо запомнила все, даже имя Марлены. Это уж никуда не годится. Тайна рушилась на глазах, а Авенга стояла и смотрела на это с напряженным вниманием. Хорошо еще, что она – не Бася. Можно договориться. Можно попытаться ее подкупить. Черт, что я несу!
– С ничьим! – крикнула я. – Что за глупости. Ты что-то путаешь!
– Не путаю. Ты же говолила? – уперлась Элька. Да уж, у детей с интуицией очень-очень плохо. Иначе бы она уже давно почувствовала, что ей следует замолчать ради ее же собственной безопасности. Мама в гневе страшна.
– Что я говолила? – от волнения я и сама начала картавить. – Я ничего тебе не говолила!
– Что мама Вовочки! Пелеспала. Что это значит – пелеспала? С мужем Мал-лены! – добила меня она. Я посмотрела на Авенгу. Взгляд ее не предвещал ничего хорошего. Хуже и быть не могло. Я знала что-то и не сказала ей. Я врала ей в лицо, прямо здесь и прямо сейчас, за этим самым кофе с корицей. А она мне еще и гадала.
– Ты просто неправильно все поняла, – фальшивила я. И тут, словно бы стремясь доказать, хуже может быть всегда, Элька добавила:
– Так и сказала – пелеспала! Ты это дяде Тиме говолила, котолый тебе делал искусственное дыхание! – Тут уж действительно она сказала все. И сделала все, чтобы ни одной пяди моей жизни не осталось при мне. И, как следовало ожидать, позволила наконец снять с себя майку с номером.
