– Геннадий Сергеевич, будьте так добры, подайте платочек, вон там, на столике…
Гена, которого жена не пригласила с собой, так и сидел рядом на стуле, напряженно листая Оксанину газету и читая, конечно, не то, что про Ицзин, а спортивный раздел, что-то о новом тренере российской сборной по футболу.
– Конечно, – сказал он, поднимаясь, – сейчас.
Рука у него оказалась горячая, приятная, сильная.
После того как Танечке совместными усилиями вытерли нос, обстановка разрядилась.
– А ну-ка, девочки, давайте тихонечко споем, – предложила Оксана, пользуясь тем, что в палате, кроме них четверых, никого не было, – мое любимое…
– Ой, дадоро миро,
Ваш тукэ ило миро,
Ваш тукэ трэ чявэ сарэ… – тут же радостно затянула Танечка, текста не понимавшая, но слова и мелодию запомнившая давно и правильно.
– Нет, Танюш, давай сегодня лучше другое… «А напоследок я скажу: прощай, любить не обязуйся…»
Они сидят обнявшись, Оксана, Анюта и Танечка, и на три голоса распевают красивый, грустный романс, а напротив них сидит Гена и чувствует именно то, что ему положено. Необоримое влечение к этой несчастной, одинокой, доброй женщине, на самом краю пропасти, называемой смертью, и к ее девочкам, таким хорошим, таким беззащитным.
«Вот до чего докатилась! Нашу с девочками нежность, самое чистое, самое дорогое, как грошовые запонки, в ломбард на оценку!..»
– Тяжело вам, наверное, Геннадий Сергеевич…
– Мне? Почему?
– Да потому, что про нас, болезных, все понимают, а кто пожалеет тех, кто рядом, здоровый? Вот девчонки мои больше меня страдают, каждый день сюда, в больницу, как на работу, подушки поправлять, печально подносить лекарства. И дома пусто, даже не пожалуешься никому, отца-то нет… Ваша-то жена счастливая. Только не ценит почему-то. Ни вас, ни Володеньку. Разве вам с ним такая нужна?
«Вот змея!»
Свете, давно уславшей Вовочку с бабушкой домой, аж кровь бросается в голову. Стоя за дверью, она слышит каждое Оксанино слово. Вот сейчас Гена, конечно же измученный до предела, заглотит хитрую наживку и уйдет к этой рыжей вешалке, которая только и ждет прибрать к рукам порядочного, богатого мужика.
– Ну, зачем вы так, Оксана Аркадьевна? – Генин голос за дверью становится жестким. – Володьку все-таки не вмешивайте. Если помощь нужна, скажите, я помогу.
6
Теперь от стыда хоть сквозь землю провалиться. И не денешься ведь никуда из VIP этой чертовой! Мужчина, чьими добрыми чувствами она так грубо воспользовалась, ушел, дав понять, что и без Ицзин разгадал ее топорный маневр. Танечка продолжает щебетать, как птичка, детские песенки. Зато Анюта вот уж десять минут сидит молча. Наверное, ей теперь в первый раз в жизни стыдно за мать. Или не в первый?
– Тебе за меня стыдно? – спрашивает Оксана, устав от молчания.
– Извини. – Анюта, не умеющая врать, опускает глаза еще ниже.
– Я, наверное, скоро умру, – говорит Оксана шепотом, убедившись, что Танечка не услышит, – я поэтому… Должен же кто-то о вас позаботиться.
– Ну что ты, мам, не надо!..
Оксане непонятно, к чему относится Анютино «не надо». Не надо умирать? Не надо заботиться?
– Ты мне так и не рассказала, как у тебя с учебой…
– С учебой? С учебой все в порядке.
Оксане по интонации ясно, что Анюта чего-то недоговаривает.
– А с чем не в порядке?
– Да нет, все в порядке… просто… просто, мам, я… я выхожу замуж.
Анюта выходит замуж. Вот оно! То, чего она опасалась. Скоропалительный брак. Окошко в лучшую жизнь. Оксане требуется время, чтобы прожевать и проглотить неожиданную новость.
– За кого?
– За Левушку.
– Какого Левушку? – От волнения Оксана и правда не соображает.
– Ну как за какого? За Фаининого!
В самом деле, вспоминает Оксана, они ведь наверняка знакомы с тех пор, как Анюта ее подменяет у старушки. Внук хоть редко, но заезжает к бабушке.
«Ну, еще лучше! За богача! С бухты-барахты! К тому же из странной этой семьи!»
– Фаининого? – В суеверную Оксанину душу закрадывается нехорошее предчувствие. – А может, не надо?..
В самом деле, велика ли ей радость – породниться с теми, кого обокрала!
– Что значит не надо?! – Анюта смотрит на мать так, что у той на загривке волосы встают дыбом. – Почему не надо?!
– Мезальянс…
– Да что ты, мам, говоришь такое? Двадцать первый век на дворе! Все давно равны!
Назавтра они пришли уже втроем, веселые, шумные, за руки втащили в палату Танечку, хохочущую и болтающую в воздухе ногами.
За ночь Оксана отошла от первого шока, смирилась с предстоящим родством и теперь внимательно рассматривала мельком ей знакомого Левушку.
– Мама, у нас для тебя такой сюрприз! В жизни не угадаешь! – не давая матери ответить, Анюта вытащила красивый футлярчик из кармана Левушкиных брюк. – Это наш тебе подарок! Чтоб ты у нас на свадьбе была красивее всех! Смотри, какая прелесть!
– Прелесть, прелесть, прелесть, – пропела обезьянка Танечка на разные лады.
Открыла Оксана коробочку и чуть не взвыла, еле удержалась: на черном бархате сверкали филигранным серебром и брильянтами великолепные антикварные серьги. Те самые, краденые, английской королевы Елизаветы Первой!
– Это у тебя откуда, Левушка?
В тот момент она бы нисколько не удивилась услышать, что заклятая вещь, как неразменный рубль, каждый раз возвращается в свою сахарницу, но будущий зять объяснил все материалистически. Были, мол, с бабушкой у ювелира, искали что-то достойное, и вот нашли. А с бабушкой потому, что ее отец до революции в мастерской Альфреда Тилемана в Санкт-Петербурге ювелирному делу учился, так что и дочь его с детства в украшениях разбирается не хуже специалистов. Вот только как она собственные серьги не узнала, этого Левушка не объяснил, а Оксана, конечно, не спросила.
– Ты что же, мамуля, сегодня такая рассеянная? – спрашивает Анюта. – Чувствуешь себя неважно?
– Сама не знаю, – врет Оксана не моргнув, – соскучилась я, наверное, тут. Иди сюда, Танечка, смотри, что у мамы для тебя есть…
Ничего особенного у нее нет, всего-навсего половинка желтого, почти безвкусного яблока, оставшаяся после обеда, но Танечка девочка тоже непритязательная и рада.
– Ты, мам, серьги примерь, а? Ужас как любопытно!
– Ну что ты, Анют, до свадьбы не буду, примета плохая… – У Оксаны нет никакого плана, как избавиться от королевского сглаза, но хоть бы уж прямо сейчас не надевать, может, и придумается что-нибудь. – Вы их пока спрячьте куда-нибудь подальше, а я уж к свадьбе тогда и обновлю.
