Но здравомыслие победило. Он живо представил себе, как позвонит в гостиницу «Песнь пустыни» и скажет матери, что он в городе. Что бы он сказал? «Привет, ма, знаешь что? Я женюсь, и, кстати, через пять месяцев ты станешь бабушкой».
Точно. Только это ей и не хватало услышать.
Пока Мэри не знает о Мариссе. Никто в семье не знает о ней. Син не в счет, но и он не знает, что брат женился…
Женился. Неужели это слово так странно звучит на английском?
Каллен стоял в церкви, украшенной красными сердечками, и смотрел на женщину, у которой желания выйти замуж было меньше, чем у приговоренного умереть на виселице. Он сжал зубы и рявкнул отрывистое «да» так, что мировой судья покосился на него.
Марисса, в свою очередь, прошептала ответ. Этот ответ заслуживал внимания общественности.
— С вами все в порядке, мисс Перес? — спросил мировой судья и беззастенчиво посмотрел на живот Мариссы.
— Все в порядке, — ответила она. — Давайте побыстрее закончим.
Мировой судья сделал из бракосочетания шутку. После того как он объявил их мужем и женой, он сказал: «Всегда приятно видеть невесту, которая рада связать себя узами брака».
Каллен вежливо засмеялся, мировой судья сделал то же самое. Марисса выглядела так, как выглядит остывающий труп. В конце концов, никто никого не обманывал. Марисса Перес стала Мариссой О'Коннелл, и событие было не из радостных.
Каллен поднес чашку к губам, скорчил гримасу, но допил кофе.
Чашка сильно врезалась в руку Каллена и треснула. Он ругнулся и посмотрел на белые фарфоровые осколки, лежащие у его ног. Он рванул дверь террасы, вошел на кухню, взял совок и щетку из подсобки.
Какую игру она затеяла?
Он поклялся себе, что не прикоснется к ней. Он не хотел, чтобы она была рядом, если ему придется бороться с ее презрением, бороться до тех пор, пока она не признает, что хочет его. Каллен вернулся на террасу и начал собирать осколки чашки в совок. И тут заметил красное пятно на щетке и красные капли на двери террасы. Он глубоко поранился и даже не почувствовал. Он вернулся в квартиру за бинтом и увидел, что за ним тянется красная полоска по жемчужно-серому берберскому ковру.
Этого только не хватало.
— У тебя кровь!
Каллен оглянулся.
Марисса стояла на верхней ступеньке широкой мраморной лестницы, которая вела в гостиную из прихожей. Ее лицо было белее мела.
— Марисса?
Она открыла рот и покачнулась. Каллен бросил совок и щетку и побежал к ней.
— Марисса, — сказал он, хватая ее, — в чем дело?
— Все в порядке, — прошептала она, но он прекрасно видел, что это не так.
— Святая Мария! Что-то с ребенком?
Каллен оглянулся и увидел Консепсьон. Экономка стояла в вестибюле, ее карие глаза округлились от ужаса.
— Я не знаю. Моей жене стало плохо.
— Мне не плохо, — неуверенно сказала Марисса. — Правда. Отпусти меня. Со мной все в порядке.
И Каллен, и экономка проигнорировали ее слова.
— Усадите сеньору на софу. Опустите ей голову. Да, так. — Консепсьон скрестила руки на груди. — Она может потерять ребенка. Кровь…
— Это моя кровь, не ее.
Каллен присел на корточки рядом с женой и взял ее руки в свои.
— Марисса. Поговори со мной.
— Я сказала тебе, все хорошо. У меня просто закружилась голова.
— Сеньора? Что происходит? Это ребенок?
Марисса покачала головой.
— С ребенком все в порядке. Голова уже прекратила кружиться. Кровь…
— А, да. Кровь.
Каллен переводил взгляд с одной женщины на другую. Они говорили по-испански. Почему ему не приходило в голову, что эти женщины могут говорить на одном языке?
И как могло получиться, что Марисса была в более близких отношениях с экономкой, чем с ним?
Пошло все к черту. Как вышло, что он не знал такой важной вещи о своей жене?
— Что? — спросил он. — Что она говорит?
— Во всем виновата кровь. При виде крови сеньоре стало плохо.
Каллен посмотрел на свою руку. Кровотечение прекратилось, но были видны капли крови на ковре и на джинсах.
— Ничего страшного, — сказал Каллен Мариссе, — просто небольшой порез. Порез, — повторил он для экономки.
Консепсьон кивнула.
— Я уберу все, сеньор.
— Спасибо, Консепсьон. Но пока не принесешь ли ты нам холодный компресс?
— Мне не нужен компресс, — запротестовала Марисса и посмотрела на него. — Я в порядке. Правда.
Каллен подумал, что она выглядит неважно: бледная, круги под глазами, дрожащие губы. Разве две недели отдыха и хорошего питания не пошли ей на пользу?
— Лучше все-таки приложить компресс.
Она покачала головой, распрямилась и аккуратно высвободила руки. Нетрудно было понять, что она опять уходит в себя.
Марисса не хотела помощи ни от кого, особенно от него.
Консепсьон шумно вошла в комнату, неся пакетик со льдом. Она передала пакетик Каллену и так же шумно вышла, чтобы собрать осколки. Когда она скрылась на кухне, Марисса попробовала подняться.
Каллен схватил ее за руку и задержал около себя.
— Посиди спокойно пару минут.
— Дай мне лед.
— Я сделаю сам. Ты только наклонись вперед. Вот и все.
Марисса нагнула голову. Каллен убрал волосы с ее шеи. Кожа там была мягкой и нежной. Он представил, что она сделает, если он приложит свои губы к ее шее вместо льда.
— Смешно, правда? — сказала Марисса. — Взрослая женщина вырубается при виде крови.
Он улыбнулся и нежно прижал пакетик со льдом к освобожденному от волос месту.
— Однажды мы были на пикнике, и паук упал в суп моей сестры Меган. Она завизжала, как бэнши [1]
.
Марисса издала какой-то приглушенный звук, будто пыталась не рассмеяться.
— Она, наверное, была очень маленькая?
— Ей было двадцать.
На этот раз Марисса засмеялась. Он не мог понять, почему ему вдруг стало хорошо.
— Ладно, ей было пять. Но ее представление никто из нас до сих пор не забыл.
Каллен прижимал лед к затылку Мариссы.
— Знаешь, не жаль потерять немного крови, чтобы узнать, что тебе не все равно.
— Мне не… — Ее щеки покраснели. — Это не имеет отношения к тебе.
