Один из бесполезных вскинулся с земли, поднял автомат, видно
было, как рожу у него перекосило от боли, как он опирается на одно только
здоровое колено, как ходит в руках автомат — и тут же его короткой точной
очередью успокоил кто-то из подбегающих. Второй тоже готов, так…
Рахманин несся неотвратимо и стремительно, он видел, что
Радист отвлекся на набегавших с другой стороны, и они с Мешочником остались
один на один, и ясно уже, что прошлый раз не повторится, самоподрыва не будет.
Мешочник силился поднять автомат, но второпях задел раненой ногой здоровенный
камень, морду так и перекосило, автомат повело влево… Так, сейчас мы у него
трещотку-то ноженькой выбьем… успеваю, успеваю, бля!!!
Радист вдруг повернулся к ним, абсолютно пренебрегая тем,
что две фигуры в камуфляже и сферах практически уже достали его, были в двух
шагах. Полковник, ногой выбивший у Мешочника автомат, моментально ушел влево от
направленного на него пистолета.
И умом не осознал, но глазами уже увидел, что пистолет
направлен вовсе не на него.
Оскалясь, выпучив глаза, Радист палил в Мешочника — в
спину, в затылок! Бежавший на полшага впереди напарника спецназовец обрушился
ему на спину всем своим немаленьким весом, зажал горло локтем, второй рукой
придавил к земле кисть с пистолетом — но поздно, Мешочник уже лежал
неподвижно, вытаращив стекленеющие глаза, и изо рта у него ползла темно-алая
струя…
Ничего еще не успев осознать, Рахманин, тем не менее,
совершенно точно понял, что снова проиграл.
М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину.
…Писем я ни от тебя, ни от кого другого уж месяца три не
получал. Бог знает, что с вами сделалось: забыли, что ли? Или пропадают? Я
махнул рукой. Мне тебе нечего много писать: жизнь наша здесь вне войны
однообразна; а описывать экспедиции не велят. Ты видишь, как я покорен законам.
Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды,
ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я
был свидетелем. Варвара Александровна будет зевать за пяльцами и, наконец,
уснет от моего рассказа, а тебя вызовет в другую комнату управитель, и я
останусь один, и буду доканчивать свою историю твоему сыну, который сделает мне
кака на колена…
Крепость Грозная, 16–26 октября 1840 г.
Глава 5
Проверка на дорогах
Дорогу оседлали к девяти часам утра, с упреждением примерно
на часок.
Внешне, разумеется, все выглядело благолепно и безобидно,
никто ни о чем не подозревал. На посту ГИБДД ничего и не изменилось: возле
уродливого строения из серых бетонных блоков (наследие первой чеченской войны)
точно так же торчало четверо милиционеров в серо-белом камуфляже. Как им и
полагалось по жизни, они выборочно, по какой-то своей загадочной логике
тормозили машины (идущие в обоих направлениях, понятно), проверяли документы,
задавали вопросы. Правда, особенно не придирались и к побочному заработку
ничуть не стремились — что не должно было вызвать у проезжающих никаких
подозрений, те облегченно вздохнут, подумают: «Пронесло, тихие „гиббоны“
нынче!» и прибавят газку.
Самые обыкновенные были милиционеры, не слишком бдительные,
лениво-меланхоличные, как и полагается отстоявшим ночную смену. Автоматы
закинуты за спину на укороченных ремнях, так что долго провозишься, прежде чем
перекинешь их в положение для стрельбы (главное, как легко догадаться, висело
под пятнистыми бушлатами в кобурах-горизонталках и извлечено могло быть вмиг).
То, что одним из ленивых «гиббонов» являлся генерал Кареев,
широкой публике — да и вообще всем посторонним — никак не могло быть
известно из-за присущей генералу профессиональной скромности, заставлявшей на протяжении
последней четверти века избегать посторонних фотообъективов и вообще
публичности.
Близлежащее пространство давным-давно было продумано и умело
превращено в некое подобие минного поля — чужих практически не имелось,
только свои, куда ни глянь.
По другую сторону автотрассы, метрах в двадцати в сторону
юга, располагался этакий табор. У обочины свалены в кучу объемистые, битком
набитые сумки в колерах милицейского и армейского камуфляжа, на вершине штабеля
красовалась уже изрядно потускневшая армейская каска цвета хаки, на которой
слева белой эмалевой краской был намалеван череп с перекрещенными косточками.
Тут же, на воткнутой в землю корявой сухой ветке, гордо реял потрепанный
старорежимный вымпел, алый с золотой бахромой, с профилем вождя трудящихся
всего мира и надписью «Бригада коммунистического труда».
Прислонясь спиной к штабелю, расположившись вольготно, но
так, чтобы видеть со своего места дорогу в оба конца, обосновался Володя
Уланов — небритый и на первый взгляд уже малость поддавший, в милицейских
камуфляжных портках, тельняшке с махновской прорехой на пузе и армейской
пятнистой куртке отмененного образца. Означенный экземпляр, наигрывая аккорды
на той самой гитаре-недомерке, давно уже снабженной нормальными струнами и
должным образом настроенной, оглашал близлежащие окрестности меланхоличным
безыдейным шансоном:
Позвольте, значит, доложить, господин генерал:
Тот, кто должен был нас кормить — сукин сын, черт
побрал!
Потери наши велики, господин генерал,
Казармы наши далеки, господин генерал.
Солдаты — мамины сынки, их на штурм не поднять,
Так что выходит, не с руки — наступать-отступать.
[5]
Он ухмылялся вполне искренне: прекрасно понимал, что в
обычные времена за распевание подобной, упаднической, идеологически не вполне
правильной, одним словом, декадентской песенки обязательно удостоился бы
укоризненного взгляда не от генерала, так от Доронина. И правильно, в общем,
ничуть не соответствовали эти вирши теории и практике спецназа. Однако сейчас
подходили как нельзя лучше. Удачно гармонировали с образом странноватой
компании, в которой люди, более-менее понимающие, сразу угадывали
раздолбаев-контрактников, собравшихся то ли в располагу, то ли на законный
дембель. Или попутку ловят, или накладочка вышла, и не пришла обещанная машина,
вот и застряли ребятки надолго, бывает…
Доронин и еще двое так же старательно изображали служивых,
удрученных долгим скучным ожиданием, валялись расслабленно, хотя и в менее
живописных, нежели главный менестрель, позах, а когда надоедало, принимались
лениво бродить по обочине. Доронин, как человек солидный, внимания проезжающим
машинам не уделял, а вот двое его спутников, будучи гораздо моложе, с большой
заинтересованностью присматривались к молодым пассажиркам легковушек и
экскурсионных автобусов. Блондинке за рулем вишневого «жигуля» даже откровенно
послали воздушный поцелуй и долго таращились вслед, махая руками — на что
прекрасная шоферочка внимания не обратила.
