Как любой военный человек со стажем, полковник испытывал
непонятные штатским чувства, весьма специфические и в словах вряд ли
выражаемые: когда проводишь операцию, на которой присутствует самое высокое
начальство, над тобой имеющееся… В общем, не всякий поймет.
Он сверху вниз смотрел на хозяина, а тот, на коленях
примостившись рядом с лавочкой, старательно чертил на листе бумаги внутренность
мастерской: расположение бочек, машины, подъемника, прочего. Хоть какое-то
представление будет об этом, мать его, бункере. И гадай теперь, насколько
засевший там боевик идейный и упертый. Может, считает свою поганую жизнь
величайшей ценностью на свете и цепляться за нее будет зубами и когтями, а
может, как раз наоборот, только и мечтает стать мучеником за веру, заполучить
постоянную прописку в раю и, не колеблясь, подорвется вместе со всем горючим
изобилием, скопившимся внутри. И хрен бы с ним, но «язык» пропадет, коего
Москва требует с невероятным упорством.
Полковник нагнулся над лавочкой. Хозяин, конечно, не
Рембрандт, но разгадать его каракули нетрудно. Кружочки — это бочки,
большой прямоугольничек — «шиньон», маленькие — канистры, а это,
конечно, подъемник… Немало надежных укрытий, за которыми засевшему внутри легко
прятаться от пуль и осколков.
Оглянувшись, полковник убедился, что кольцо замкнулось, люди
на местах, все застыли как в детской игре «замри»… а в отдалении маячат местные
менты с крупной овчаркой. На вид убедительная и на задержание работает, как
клянутся, отлично… только чтобы ее внутрь запустить, нужно как-то распахнуть
хоть одну створку двери, больше напоминающей ворота… Короче, что ни
предпримешь, как ни станешь действовать, начинать все равно придется с того,
чтобы хоть одну створку да приоткрыть. Капитальную крышу так просто не
вскроешь, а окошечки годятся лишь для одного…Расклад уже был намечен начерно,
оставалось доработать кое-какие штрихи и принять решение. Вариант, собственно,
один-единственный — субъекта ведь крайне желательно целехоньким повязать,
готовым к употреблению. Черт, а он там не загнулся, чего доброго? До сих пор
помалкивает…
— Он курящий, не знаешь? — спросил полковник,
кивнув на мастерскую.
— Ага, — хозяин энергично закивал. — Он во
дворе курил одну за одной, в мастерской тоже пытался, я объяснил, сколько там
всего всякого… Спички у него остались…
«Великолепно, — мрачно подумал полковник. — Если в
рай соберется не колеблясь, нет нужды баловаться с гранатами: открыл канистры,
можно всего одну, чиркнул — и мало не покажется…»
— Значит, так, — сказал он решительно. —
Пойдешь туда, скажешь «шиньон» нужно срочно выгнать, хозяин требует, распахнешь
двери… Ну а дальше падай где стоишь и уползай, куда можно.
Неотрывно глядя ему в глаза, маленький чернявый человечек
медленно замотал головой:
— Не пойду. Начальник, я что мог для вас сделал… Плохо
сделал? Неправильно сделал? Вот мастерская, вот ваххабит, иди и бери, у тебя
служба такая. А у меня дети… Он совсем отмороженный, ему все равно кого
стрелять…
У труса тоже бывает момент решительного упорства, когда его
и бульдозером не сдвинуть — мужество от трусости, если можно так
выразиться. Угрожать ему, собственно говоря, нечем, да он, в принципе, и не
обязан — ведь он не пойманный на горячем супостат, стремящийся что-то для
себя выгадать, наоборот, законопослушный гражданин, мать его за ногу… Нет, не
пойдет, хоть чем ему грози.
— Ладно, — сказал полковник, скривясь. —
Тогда беги во-он туда и сиди смирно…
И все пришло в движение. К мастерской с трех сторон
выдвинулись три группы — цепочки людей ухитрялись бежать в тяжелых берцах
совершенно бесшумно. Изнутри их решительно невозможно было увидеть, вряд ли
раненый смог взобраться под потолок к одному из окошечек-бойниц. А вот
притаиться у двери вполне мог, они неплотно закрыты, есть щелочка в палец…
— Автолюбители пошли! — распорядился полковник в
микрофон.
К нему подкатил его собственный «москвич» с Мишей за рулем и
опером на заднем сиденье. Полковник проворно прыгнул в переднюю дверцу,
приказал:
— Музычку вруби.
«Москвич» подкатил вплотную к дверям мастерской, сотрясая
воздух очередным шансоном, и остановился. Полковник вылез, демонстративно
громко, не скрываясь, хлопнул дверцей, прошелся, громко стуча подошвами.
Позиция у них была невыгодная: все вокруг залито полуденным солнцем, глазам долго
привыкать к полумраку внутри мастерской… а кто им даст на это время? Супостат
внутри, наоборот, к сумраку приобвык…
Грохнув кулаком по левой половинке высокой железной двери,
Рахманин рявкнул:
— Самур, ты там? Чего молчишь? Сам же сказал к
двенадцати подъехать! — полуотвернувшись, почти также громко
вопросил: — А может, он дома?
— Нету его дома, Толик, — моментально подыграл
опер, так же громко выбравшийся из машины. — Я заходил, баба говорит, в
мастерскую пошел.
— Ну, так где он тогда? — недовольно осведомился
полковник и еще раз постучал. — Самур, ты там?
Музыка в машине орала благим матом — чтобы заглушить
возможный легкий шум. Полковник, разумеется, не мог видеть, что происходит по
ту сторону мастерской, но не сомневался, что как раз в этот момент ребята
образовали живую пирамиду, и по ней на крышу должна взлететь тройка.
Справа и слева, опять-таки бесшумно, выдвинулись цепочки
спецназовцев, бесплотными тенями скользнули вдоль стен и замерли, оставив ровно
столько места, чтобы двери могли распахнуться настежь. Полковник сделал жест
обоими указательными пальцами — и двое на цыпочках подбежали к дверям,
беззвучно переправили автоматы за спину, изготовились моментально распахнуть
створки, когда последует команда.
— Да выключи ты свою блатату! — прикрикнул полковник. —
Уши вянут!
Умолкла выполнившая свою роль музыка. Полковник
прислушивался. Изнутри донесся слабый шум — совершенно непонятно, какие
действия осажденного его вызвали. Может, прячется получше, ожидая, пока
непрошеные гости уберутся… а может, чеки из гранат выдергивает, падло, и сунься
только к нему…
Ничего, главное — жив, раз ворочается.
— Да нет его там! — громко произнес
водитель. — Услышал бы давно. Жене, наверное, сказал, что в мастерскую, а
сам поперся водку жрать…
— А мне чихать, — рявкнул полковник. — Машину
я все равно заберу, хоть отремонтированную, хоть нет. Охота мне от механика
втык получать? Ясно было сказано, обормоты: в полдень, как штык, он обещал,
только что на Коране не клялся… Открывай ворота, нахрен, она на ходу должна
быть!..
Снова тот же жест обоими указательными — и створки
двери с противным визгом стали распахиваться.
Движимый неким инстинктом, полковник проворно отпрыгнул за
левую створку, и аккурат вовремя — изнутри хлопнул пистолетный выстрел,
неприцельно, наугад. Вряд ли их раскусили, просто нервы у раненого боевика,
скорее всего, уже были ни к черту, сорвался, все человечество во врагах видел…
