После короткого молчания типчик полез во внутренний карман,
извлек оттуда бумажник, а из него несколько разноцветных книжечек, каковые
протянул Карееву со столь саркастическим видом, словно и впрямь был Генеральным
секретарем ООН, путешествовавшим по здешним местам инкогнито.
Кареев, и бровью не поведя, бегло ознакомился со всем этим
богатством. ООН тут и не пахло — равно как и дипломатической
неприкосновенностью. Перед ним, надувая щеки и изничтожая взглядом, помещался
всего-то навсего не облеченный дипломатическим рангом гражданин суверенной
Грузинской республики с оформленной по всем правилам российской визой в
паспорте, опять-таки по всем правилам аккредитованный корреспондент газеты с
непроизносимым названием, в котором согласных было гораздо больше, чем гласных,
и размещались они в самых неожиданных сочетаниях. Даже мысленно это название
удалось прочитать лишь с третьей попытки, и Кареев накрепко его запомнил на
всякий случай.
Он сложил документы аккуратной стопочкой, протянул их
владельцу и безмятежно улыбнулся:
— Ну вот, личность установлена, претензий к вам не
имеется, можете следовать далее по своим надобностям.
— Да неужели?
— Ну разумеется, — сказал Кареев. — Не в
кандалы ж вас забивать, в правовом государстве живем… У нас даже парламент
есть, если вы не знали.
— Я требую объяснений! — вскинулся иностранный
виртуоз пера. — Ваши солдаты разбили мне фотокамеру стоимостью…
— И у вас, конечно, свидетели имеются? — тем же
ласковым до издевки тоном осведомился Кареев. — А по-моему, вы вашу камеру
сами нечаянно уронили, в потасовку ввязавшись…
«Сейчас хрюкнет „Это возмутительно!“ — подумал он
лениво. — Или что-то в этом роде. Какая скука…»
— Это возмутительно! — оправдывая предчувствия,
возопил собеседник. — Я буду жаловаться!
— Да бога ради, это ваше право, — сказал Кареев с
величайшим терпением. — Только вы уж, душевно вас прошу, жалуйтесь в
местах, специально для этого отведенных, и согласно установленному порядку.
Ладушки? А здесь, если вы не знали, — служебное помещение, для подачи
жалоб никак не предназначенное. Мы люди простые, мы проверки на дорогах
осуществляем, это вам куда повыше нужно… Если вы тут и дальше будете концерты
устраивать, это будет воспрепятствование деятельности федерального учреждения,
на что в уголовном кодексе статья имеется. Я вас более не задерживаю, товарищ
иностранец.
Отбросив маску простака-лентяя, генерал смотрел на
собеседника цепко и холодно, всем видом давая понять, что в интеллигентские
дискуссии вступать не намерен. Тот, должно быть, понял, что говорильня
закончилась. Крутанулся на каблуках и, излучая нешуточную ярость на три метра
вокруг, прямо-таки бросился к выходу, бормоча под нос стандартный набор пустых
угроз на великолепном русском: он-де этого так не оставит, с крыльца позвонит
президенту Бушу, и всем имперским солдафонам выйдет десять лет расстрела без
права переписки… Слышно было, как он, грохоча подошвами, споткнулся на
выщербленных ступенях из потрескавшихся бетонных плит, едва не полетел носом
вперед, но удержался на ногах, громогласно выругался уже, надо полагать, на
языке своей суверенной державы — а там его и след простыл.
— Посмотри там, — сказал Кареев Васе Хусаинову,
дернув подбородком в направлении двери. — На чем уедет, номера… не пешком
же он сюда притопал по большой дороге.
Хусаинов кивнул и проворно выскочил за дверь.
— Там еще второй экземпляр, — сказал Уланов,
куривший на корточках у двери.
— Лексикончик у тебя, Володя… — сказал Кареев,
непонятно улыбаясь. — Это не экземпляр, это форменная ностальгия. Меня,
ей-же-ей, так и тянет прочувствованно затянуть: «Как молоды мы были…»
Уланов улыбнулся неуверенно, конечно же не представляя, в
чем тут подтекст. Беззлобно фыркнув, Кареев слез со стола и направился в
соседнюю комнату, где на ветхом стуле посреди пустого помещения уныло сидел
Нидерхольм, пузатый и обрюзгший, от былых патлов вокруг еще более увеличившейся
лысины у него остался только скудный венчик, морщин прибавилось, да и цвет лица
очень уж нездоровый. И время гонит лошадей, как писал Александр Сергеевич,
опять-таки отметившийся, если не в этих местах, то в «горячей точке»,
располагавшейся не так уж и далеко отсюда…
Над задержанным монументально, во все свои метр восемьдесят
возвышался капитан Россошанский — ноги расставлены широко, руки лежат на
автомате, забрало шлема откинуто, суровый взгляд прикован к понурившемуся
пленнику. Это он так развлекался от скуки, изображая типичного представителя
имперской военщины. А на клиента действовало наилучшим образом, сразу же
отметил Кареев, клиент ерзает, потеет, глазоньки отводит… Особенно ему не
нравится, конечно, что автоматное дуло едва ли не в ухо упирается — а кому
нравилось бы?
Жестом отослав Россошанского, Кареев подошел вплотную,
утвердил ногу в высоком ботинке на перекладинку хлипкого стула, прямо меж
расставленных ног клиента, чуть наклонился и стал разглядывать полнощекую
морщинистую физиономию с таким видом, словно всерьез раздумывал, какого уха
лишать лысого в первую очередь, правого или левого.
Уланову он не соврал ничуть: помимо всех прочих, чисто
профессиональных мыслей и эмоций, где-то на периферии при виде Нидерхольма и в
самом деле вспыхнула натуральнейшая ностальгия. Не касаемо этого типа, конечно,
просто ностальгия по временам восьмилетней давности, когда он был не только
моложе, последние недели в подполковниках дохаживал, а вдобавок еще не таскал
на плечах тяжеленной ноши генеральской ответственности — не то что отделом
не командовал, группы водил…
Нидерхольм, робко пытаясь установить контакт с этим
загадочным субъектом, так и не проронившим ни единого слова, негромко начал:
— Я журналист агентства «Информ-Евроньюс» и оказался
здесь совершенно случайно. Мои документы в совершеннейшем порядке.
Не в «полном», а в «совершеннейшем», изволите видеть,
ухмыльнулся Кареев мысленно. За промелькнувшие восемь лет Нидерхольм
значительно улучшил свой русский — специалист по России, зараза лысая…
— Ваши документы мне без надобности, — сказал
Кареев, сияя обаятельной улыбкой. — Я командую суперсекретным
подразделением российской армии: группой военно-полевых экстрасенсов. Ну и сам,
соответственно… Минуточку… — он растопырил два пальца, коснулся ими лба
Нидерхольма, несколько секунд постоял, закрыв глаза и гримасничая, потом улыбнулся
вовсе уж широко. — Никаких загадок. Андреас Нидерхольм, шестидесяти одного
года, родился в Арнеме, женат, двое детей по имени Марта и Питер, назвать вам
имя и фамилию вашей нынешней любовницы?
В первый миг клиент выглядел словно ударенный доской по лысине.
Кареев даже забеспокоился: инфаркт бы не хватил… Но журналистская хватка
оказалась все же сильнее: лысый на глазах отошел от шока, попытался бледно
улыбнуться:
— Вы шутите, наверняка посмотрели где-то там у себя…
