И ведь любил же Варвару, сволочь! И как бы он собирался жить
с ней дальше? Да никак, потому что за год достаточно ее изучил. Да и какая
нормальная женщина осталась бы с человеком, который собственноручно отдал
приказ о расстреле ее единственного брата!
Вот кого Борис ненавидел! Такие, как Черкиз, прикрывали
творимые ими ужасы и убийства идеологией. Дескать, революция требует… Что такое
революция? Только слово, призрак, фантом… Самое отвратительное, что Черкиз был
искренен. И принципиален до конца.
Тогда Бориса спас Саенко. Варя тоже не оплошала.
В следующий раз они встретились через год в Новороссийске.
Черкиз собственноручно связал Борису руки перед тем, как его сбросили в
Новороссийскую бухту. Впрочем, иного Борис от него и не ждал.
Он выжил и тогда. Выплыл в ледяной мартовской воде и вытащил
раненого друга Алымова. Везение ему не изменило.
Но теперь… Воспоминания пронеслись в голове Бориса за долю
секунды, он медленно поднял голову и столкнулся взглядом с черными, полными
ненависти, лихорадочно блестящими глазами Черкиза.
Надо же было такому случиться! Первый же встречный оказался
не просто знакомым, а единственным человеком, который его давно и глубоко
ненавидел. Да еще и обладал властью для того, чтобы Бориса немедленно
арестовать. И что его занесло в такую дыру?
– Стало быть, Прохиндеев Пров Васильевич… –
протянул Черкиз, кривя губы, – следуете в Петроград?
– Так точно, – тихо ответил Борис, с непонятным
злорадством наблюдая, как у Черкиза задергалась щека.
– Евдокимов! – рявкнул Черкиз, вернее, только
хотел рявкнуть, голос его сорвался, и крик получился слабый и хриплый. –
Этого – во Внутреннюю тюрьму! По дороге глаз не спускать, головой ответишь,
если с ним что!
– Слушаюсь! – гаркнул, выпрямившись во весь свой
небольшой рост, Евдокимов. – Будет исполнено сей же час, товарищ Черкиз!
Красноармейцы взяли винтовки на изготовку, Черкиз отвернулся
и пошел прочь, раздвигая толпу плечом, как купающийся человек раздвигает волны,
войдя в реку. Впрочем, толпа и сама отхлынула от него в страхе. В конце перрона
ждал Черкиза черный автомобиль.
– Чего глядишь, контра? – заорал Евдокимов. –
Слышал, что товарищ Черкиз сказал? Поворачивайся живее, время дорого…
– Успею… – процедил Борис, оглядываясь по
сторонам. Как он и предполагал, Саенко рядом с ним не было. Неизвестно каким
способом он успел раствориться в воздухе перед самым приходом Евдокимова с
красноармейцами. Борис понадеялся, что Пантелей успел предупредить Мари.
– Топай! – Один из красноармейцев толкнул его в
спину прикладом винтовки.
«Дежа-вю, – усмехнувшись про себя, подумал
Борис, – такое со мной уже было…»
Чекисты отконвоировали Бориса до автомобиля – не такого
черного и лакированного, как у Черкиза. Этот был большой и старый, сиденья
продраны, а сзади вообще лежала доска.
– Слышь, дядя, – тихонько спросил Борис у более
старшего красноармейца, – а кто этот Черкиз?
– Какой я тебе дядя, – заворчал было тот, но потом
ответил с охотой: – Товарищ Черкиз – самый главный в нашем городе чекист.
Начальник всего гепеу, вот не привыкну никак, что переименовали…
– Силантьев! – заорал Евдокимов, перекрывая шум
кашляющего мотора. – Да ты какого… с этим контриком разговоры
разговариваешь и секретную информацию ему выдаешь? Под арест захотел? Может, ты
и сам с контрой снюхался?
Красноармеец пробормотал что-то испуганно и всю дорогу
старательно отводил глаза от взгляда Бориса.
Автомобиль остановился перед очень странным особняком.
Когда-то это было весьма нарядное здание, с розовым фасадом, обильно оснащенным
колоннами и пышной купеческой лепниной. На фасаде просматривались замазанные
буквы, извещающие о прежнем назначении особняка. Буквы явно пытались вывести
всеми доступными способами, но они снова и снова проступали на стене с завидным
упорством, как живучий сорняк на огороде, и эти буквы все еще можно было
прочесть – «Гостиница „Ампир“».
Розовый цвет фасада за годы революции и войны сильно поблек
и выгорел до оттенка, весьма напоминающего сильно застиранное дамское нижнее
белье. Лепнина, видимо, была признана новыми обитателями «Ампира» буржуазным
пережитком и частично отбита. Колонны уцелели, хотя их тоже покрывали
многочисленные шрамы от пуль и снарядных осколков. Но больше всего изуродовали
здание какие-то странные железные щиты, закрывавшие снаружи большую часть окон.
Перед входом в здание стоял расхлябанный красноармеец с
винтовкой. При виде подъехавшего автомобиля он вытянулся и придал своему давно
небритому лицу выражение революционной непреклонности и служебного рвения.
– Выходи, контрик! – приказал Евдокимов, с
ненавистью взглянув на Бориса, и для большей убедительности ткнул ему в бок
ствол «маузера».
Видимо, ему не давала покоя допущенная при проверке
документов оплошность и проявленный недостаток революционной бдительности, так
что теперь он проникся к арестованному особенно горячей классовой ненавистью.
Борис подошел к крыльцу бывшей гостиницы. По сторонам от
него шагали красноармейцы, чуть впереди шел Евдокимов.
– Отворяй, контрика арестованного привезли! –
Евдокимов ткнул в лицо часовому мандат. Тот моргнул, снял с плеча винтовку и
посторонился.
Евдокимов вошел первым, следом красноармейцы втолкнули
Бориса.
За дверью их встретили двое чекистов в непременных кожаных
куртках, с недовольными и заспанными лицами простых крестьянских парней.
– Ты кого это привел, товарищ? – накинулся один из
них на Евдокимова. – Не знаешь, что ли, порядок? Сперва на Конную
положено, для установки личности и выяснения обстоятельствов, а потом уже к
нам, во Внутреннюю тюрьму!
– Ничего не знаю, – отмахнулся Евдокимов. –
Личный приказ товарища Черкиза!
– А, ну если товарища Черкиза, тогда конечно! –
уважительно проговорил второй чекист. – Тогда у нас нет никаких
возражениев. У него, у Черкиза, стопроцентное классовое чутье! Давай, товарищ,
бумагу, я распишусь, что принял у тебя контрика. Махматулин, в одиннадцатую
арестованного!
Тут же появился здоровенный красноармеец в высокой косматой
папахе, с кривым и недовольным лицом, мрачно взглянул на Бориса и толкнул его в
спину:
– А ну шагай, шайтан! Шевели ногами!
Борис двинулся вперед по широкому, плохо освещенному
коридору бывшей гостиницы. Красноармеец Махматулин шел следом за н??м, тяжело
топая огромными сапогами и приговаривая:
– Чего тебя, шайтана, зазря водить? Чего зазря в камера
держать? Чего зазря хлебом кормить? Все одно – в расход пойдешь, так чего на
тебя зазря время тратить? Приколоть штыком – и конец! Пули на тебя и то жалко!
