– Действительно, кем еще может быть человек, обнищавший
и опустившийся, но в дорогом когда-то белье, если не русским эмигрантом? –
спокойно согласился Горецкий.
Комиссар бросил на него взгляд искоса, ожидая подвоха, но
Горецкий мигом надел пенсне и превратился в милейшего профессора,
образованнейшего человека, знатока французской истории, интереснейшего
собеседника. К тому же знающего толк в отличной кухне и французских винах.
Комиссар тут же подумал, что в следующий раз неплохо бы с
мосье Горецким пообедать и попробовать еще раз то чудесное «Шато Мутон
Ротшильд»… На свете есть вещи, доставляющие несомненную радость, и отличное
вино – одна из них…
Аркадий Петрович склонился над листочком. Торопливыми
штрихами там была нарисована корона из стилизованных виноградных листьев. Под
короной в самом центре располагалось красиво выписанное заглавное русское «Т».
– Ну что ж, – Горецкий поднял глаза и отодвинул
листок, – корона, несомненно, герцогская, на графской зубцы были бы
другого рисунка. В России европейскому титулу герцога соответствует князь. А
заглавная буква «Т» – это скорее всего князья Тверские.
– Вы уверены? – спросил комиссар Леру и тут же
пожалел о своем вопросе.
Разумеется, господин Горецкий уверен, в противном случае он
бы не стал ничего утверждать категорически. Комиссар неоднократно имел случай
убедиться в удивительных знаниях и большом опыте своего визави. И допущенная им
сейчас оплошность могла быть объяснена только количеством съеденного.
Если быть честным с самим собой, подумал комиссар, то
телятина по-провансальски была явно лишней. В следующий раз надо быть более
умеренным.
С такими благими мыслями господин комиссар добавил в кофе
двойную порцию сливок.
За кофе оба собеседника были удивительно молчаливы, Горецкий
думал о чем-то серьезном, судя по нахмуренным бровям, комиссар же перебирал в
голове текущие дела, хотя много раз давал себе слово не делать этого за едой.
Отставив пустую чашку, Аркадий Петрович в ответ на невысказанный
вопрос комиссара сухо сообщил, что, судя по всему, мужской труп, найденный в
подвале на улице Сен-Сабин, принадлежит князю Георгию Александровичу Тверскому,
если, конечно, неизвестный не ограбил князя неделю назад и не раздел его до
нитки. Если же предположить, что белье когда-то было заказано именно для этого
человека, тело которого нашли в старом подвале, то есть покойник принадлежит к
роду князей Тверских, то под описание подходит из всех живущих в Париже только
Георгий Александрович.
Если бы на месте комиссара сидел сейчас Борис Ордынцев, он
не преминул бы ехидно поинтересоваться, каким это образом Аркадий Петрович
полностью в курсе всех проблем и передвижений своих соотечественников, если, по
его же собственным словам, он не слишком любит иметь с ними дело. Он не ходит
на всевозможные собрания различных эмигрантских обществ, не встречается с
бывшими военными в клубе, не протирает брюки, сидя в приемных у
высокопоставленных особ, но тем не менее почему-то всегда знает, чем дышат эти
самые эмигрантские круги и какие события происходят у русских.
Но Борис Ордынцев был сейчас далеко, в России, и, вспомнив о
нем, Горецкий еще больше нахмурил брови.
Господин комиссар, напротив, просиял и рассыпался в
благодарностях за завтрак, а главное – за то, что Горецкий хоть и
предположительно, но определил, кто же такой был найденный в подвале покойник.
Комиссар, разумеется, проверит по своим каналам, так ли это на самом деле, и,
убедившись, что князь Тверской действительно исчез примерно с неделю назад, с
новыми силами примется за Луизу Коровью Задницу с целью выяснить, кто привел
князя к ней в лавочку и за что его убили. Она скажет, рано или поздно, но
скажет.
Горецкий сердечно простился с комиссаром, причем тот взял с
него слово, что следующий раз он сам пригласит мосье Горецки на обед. Аркадий
Петрович сделал вид, что поверил. Ему было прекрасно известно, что господин
комиссар скуповат, как все французы. Но как уже говорилось, Горецкий уважал
маленькие слабости великих людей.
Комиссара позвали к телефону, и Аркадий Петрович вышел на
улицу один. Он не стал подзывать фиакр, а прошел пешком по улице Суффло до
площади Святой Женевьевы, небесной покровительницы Парижа.
На уютной чистенькой площади стояла аккуратная небольшая
церковь Сент-Этьен дю Мон. Аркадий Петрович поднялся по ступеням и потянул на
себя тяжелую дверь.
Он не собрался молиться или преклонять колени перед
серебряной ракой, в которой находятся мощи святой Женевьевы, тем более что знал
наверное, что никаких мощей там нет и в помине. Во времена Великой французской
революции народный гнев распространился не только на живых, но и на мертвых.
Раку с мощами покровительницы Парижа революционные толпы вытащили из церкви и
выбросили с холма. Чем революции помешала несчастная святая, осталось
неизвестным. Впрочем, тут же усмехнулся про себя Аркадий Петрович, не им,
русским, удивляться такому варварству, у них в России бывало и похуже.
Горецкий привычно удивился другому: вот ведь у них во
Франции тоже были Робеспьер и Марат, восемнадцатое брюмера, и гильотина, работающая
без перерыва, и полные корзины голов с шевелящимися губами… И разве можно в
такое поверить?.. Ведь сумели французы преодолеть весь этот ужас, вышли из
революции с колоссальными потерями, но вышли…
Тут Аркадий Петрович спохватился, что думает совершенно не о
том, и слегка на себя рассердился. Он вообще был собой не то чтобы недоволен,
но душу точил легкий червячок, какое-то старое воспоминание не давало ему
покоя. Он и зашел-то в эту церковь, чтобы поразмыслить в тишине, а заодно
взглянуть на хоры.
В церкви было пусто и тихо. Горецкий уселся на стул в
центре, так чтобы видеть резные белокаменные хоры, изящной спиралью взлетавшие
посреди центрального нефа. Эти хоры всегда его восхищали, и на ум приходило
довольно избитое выражение, что архитектура – это застывшая музыка. Если идти
дальше, то это каменное кружево он мог бы сравнить только с токкатой Баха.
Аркадий Петрович неохотно отвел взгляд и сосредоточился на
воспоминаниях. Казалось бы, в этом последнем предприятии, куда он сосватал
Бориса Ордынцева, он, Горецкий, выступал всего-навсего посредником. Ему
изложили задачу, он охарактеризовал Бориса с наилучшей стороны, для этого,
кстати, совершенно не пришлось кривить душой. Еще он сумел убедить Ордынцева,
что стоит взяться за дело. Опасно, конечно, но молодому человеку полезно будет
вспомнить былые навыки, а то совсем тут закис. Нищета, голод и полное
отсутствие перспектив кого угодно доведут до уныния. Уже появился этакий
затравленный взгляд, еще немного – и Борис почувствует себя полным неудачником.
И все, кажется, шло неплохо до тех пор, пока Горецкий не
услышал в рассказе Павла Петровича фамилию Мезенцева. Агния Львовна Мезенцева,
подруга матери разыскиваемой племянницы его высочества Сашеньки. Вполне
вероятно, что они были настолько дружны, что после смерти Сашенькиной матери
Агния Львовна взяла на себя заботу о дочери. Да и Павел Петрович хотя и
неуверенно, но все же сказал, что они сейчас живут вместе.
