Аркадий Петрович имел отличную память, в ней хранились сотни
историй криминального характера. Пока годы над его памятью были не властны.
И он вспомнил, что фамилия Мезенцева встречалась ему как-то
в газетах. Кажется, был какой-то большой скандал в высшем свете лет двадцать
назад. Произошел он в одном очень высокопоставленном семействе. Нет,
семейство-то было на высоте – никаких сбежавших с гусаром девиц и проигравшихся
несовершеннолетних сыновей. Глава семьи граф С. не растратил состояние на
актрис, мать семейства не увлеклась заезжим итальянским скрипачом, и даже
двоюродная тетка не отписала свое состояние нищей компаньонке.
Аркадий Петрович откинулся на жестком стуле и прикрыл глаза.
Да-да, теперь он точно вспомнил. Скандал произошел в поместье С. под Сиверской.
Аркадий Петрович бывал там когда-то, еще до того происшествия. Он вспомнил
большой дом в стиле ампир, построенный итальянским архитектором, специально
выписанным из Флоренции, широкую каменную лестницу с бельведером, откуда
открывался дивный вид на озеро. Был при доме огромный старинный парк, и мощеная
дорога вела в ближнее село, к церкви.
Интересно, что сейчас со всем этим стало? В доме заседает
какой-нибудь сельсовет. Или нет, пожалуй, дом-то больно хорош для сельсовета,
не иначе какое-нибудь управление. А скорее всего нет уже никакого дома. Разграбили,
разрушили, пожгли, разнесли по кусочкам… Долго еще хозяйственные мужички из
окрестных деревень с развалин кирпичи для печей таскать будут… Хотя остались ли
там в России хозяева-то, вот вопрос. Ничего, Борис вернется, расскажет…
Снова Аркадий Петрович нахмурился, вспомнив Ордынцева.
Что-то ему не нравилось во всей этой истории. И здесь, в церкви, он понял, что
именно.
Скандал в благородном семействе был самый банальный: семью
обокрали. Неизвестный злоумышленник влез ночью по веревке в окно, сумел вскрыть
сейф в кабинете главы семьи и выкрал оттуда крупную сумму денег и драгоценности
жены. Вора удалось поймать тут же, в парке, егерь подстрелил его, да так
неудачно, что вор умер на месте. Таким образом, украденное удалось вернуть,
однако была там какая-то темная история. Кажется, что-то все же пропало. То ли
грабитель успел спрятать это в лесу, то ли выронил где-то в доме, и подобрал
кто-то из прислуги, нечистый на руку, но драгоценная вещь пропала. И вот в
связи с этим делом и всплыла в голове Горецкого фамилия Мезенцева.
Семейство было очень хлебосольное, славившееся своим
гостеприимством, а в тот день еще были именины хозяйки дома. Собралось
множество гостей, был дан бал. Горецкий помнит огромную бальную залу –
венецианские окна, бронзовые канделябры отражаются в зеркалах и навощенном
паркете…
Агния Мезенцева была в числе гостей, кажется, она являлась
близкой подругой дочери главы семейства. Как видно, у этой мадемуазель еще с
юности был дар – заводить себе богатых и знатных подруг. Она, кстати, и сама
была хорошего рода. В тот раз ее допрашивали, как и всех. Она сказала, что
спала в своей комнате и проснулась, только когда услышала шум во дворе и
выстрелы в парке.
Горецкий вспомнил, как он, молодой еще тогда человек, едва
за тридцать, беседовал по этому поводу с сиверским приставом, который вел это
дело. Занятный был человек Платон Егорыч, царствие ему небесное, успел умереть
своей смертью еще до империалистической…
– Послушайте старика, драгоценнейший вы мой, –
говорил пристав, – не обошлось тут без женского полу… Уж я на своем веку
всякого повидал и точно знаю: если пропала какая побрякушка – cherchez la
femme, как говорят французы, ищите женщину!
Драгоценность так и не нашли. У вора, несомненно, был
помощник из числа обитателей дома, но со смертью вора ниточка оборвалась.
Прислугу допрашивали с пристрастием, несмотря на то что хозяин характеризовал
всех с самой положительной стороны.
– И то сказать, – разглагольствовал
пристав, – все у него живут давно, ни в чем предосудительном не замешаны,
лакеи да буфетчики поведения трезвого, горничных всех я лично допросил. Уж если
что… правда наружу выплыла бы.
– И кого же вы подозреваете? – с любопытством
спросил Горецкий.
– Тут такая история, драгоценнейший, что прямо не знаю,
как и сказать, – вздохнул пристав. – А только дочка его
превосходительства, – он кивнул головой в ту сторону, где начиналась
мощеная дорога в имение, – барышня передовых взглядов. Дружбу водит не то
чтобы уж с совсем пропащими, кои устои государственные потрясают и к свержению
царя призывают, чего нет, того нет, упаси, упаси нас Боже! – Пристав
истово перекрестился. – Но все же в приятелях у нее этакие юнцы
длинноволосые, все отрицающие…
– Нигилисты? – улыбаясь спросил Горецкий.
– Вот-вот, они самые… Маменьку она в ежовых рукавицах
держит, а папеньке некогда, он государственными делами занят. Но однако, как
уразумел, что к чему, серьезное внушение барышне сделал. Всех дружков-приятелей
от нее отвадил, остался один, постоянный воздыхатель. К этому вроде придраться
нельзя – дворянского роду, хоть и бедный, как мышь церковная, одет-причесан
прилично, в университете два курса кончил… В голове, правда, идеи витают
всевозможные насчет свободы, равенства, братства…
– Платон Егорыч, дорогой, да откуда же вы столько
знаете? – изумился Горецкий.
Пристав насупился.
– В моем деле, драгоценнейший, без этого нельзя… Кто
предупрежден, тот вооружен, так древние говорили. А они, надо сказать, большой
мудрости были люди… В общем, что тут долго рассказывать, – снова
воодушевился пристав, – молодой человек этот, барышнин-то воздыхатель, на
бал тоже приглашен был. Папенька отвлекся, она маменьку и уговорила ему
приглашение послать. Маменька, конечно, женщина достойная, но ума небольшого,
это говорю вам по секрету. Так что когда искали вещичку и не нашли, я в приватной
беседе его превосходительству подозрение высказал. Так, мол, и так, господин N
вроде приличный человек, однако связи у него сомнительные… И списочек прилагаю.
Его превосходительство прочитал и за голову схватился: в моем доме, кричит, в
моем доме! Но опомнился быстро, меня убедил ход делу не давать – позору, мол,
не оберешься, а девушка молодая, еще замуж выдать нужно… Так порешили мы с ним,
что барышня своему возлюбленному выболтала про вещицу-то драгоценную и он
уговорил ее пожертвовать на дело свободы и так далее… Ну, что там в семействе
было, какие разговоры, я знать не знаю, не моего ума это дело. Думаю, прямо-то
обвинять господина N его превосходительство не стал, все же доказательств нету.
Однако от дома отказал окончательно и бесповоротно. Дочери допрос, конечно,
учинил, однако та ни в чем не призналась, оскорбилась сильно, с отцом
неуважительно говорила. И тогда дочку…
– В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов? –
улыбаясь спросил Горецкий.
– Точно вы угадали! – расцвел пристав. –
Она-то, понятное дело, просилась с маменькой за границу на воды, но его
превосходительство крут в гневе оказался. И услал ее к тетке в Саратовскую
губернию. Так что еще раз вам напоминаю, драгоценнейший вы мой, cherchez la
femme…
