– Благодарствую, матушка графиня, – смеясь ответил
Аркадий Петрович, – дозвольте кофею откушать…
Графиня откинула породистую голову и расхохоталась от души.
– Надоело чудить, – сказала она, вытерев
выступившие слезы, – от скуки все, никто не заходит, совсем старуху позабыли…
Жорж и тот не показывался больше недели… Лизавета Ивановна! – крикнула она
неожиданно. – Что ты, голубушка, разговоры слушаешь, пошла бы
распорядилась там…
Лизавета Ивановна встала, жалостливо заморгала глазами и
пошла к дверям.
– Как-то вы с ней… резковато… – не удержался
Горецкий, – все же много лет она с вами…
– А, пустое все! – Графиня попыталась махнуть
рукой, но вовремя вспомнила о своем артрите. – Бывают такие люди, знаешь,
как каша манная размазня или кисель овсяный, вот и она такая же. Все сидит, все
вздыхает, как ни назови – все стерпит! Да и Бог с ней совсем, и говорить-то о
том не хочу! Ты скажи, батюшка, какие нынче новости?
Горецкий подумал, что если старуха сильно напоминает ему
графиню из «Пиковой дамы», то ее компаньонка никоим образом не похожа на
героиню повести Пушкина. Даже несмотря на то что зовут ее так же, Лизавета
Ивановна. Та, помнится, была молода и хороша собой, этим и воспользовался
Германн, чтобы проникнуть к старой графине и выпытать у нее тайну трех карт.
Кокетливая горничная под присмотром Лизаветы Ивановны внесла
поднос с серебряным кофейником и чашками. Хоть графиня и признавала только
французскую кухню, однако привычки пить кофе просто так, малюсенькими
чашечками, не уважала. Графиня вообще была до кофе большая охотница, пила его
очень крепким и очень сладким, а к кофе непременно подавали у нее в доме
нежнейшие воздушные круассаны и сладкие булочки с марципаном, а также
крендельки с маком и корицей. И еще много всего.
Лизавета Ивановна разлила кофе по чашкам, сама выпила свою
быстро и булочку съела, деликатно отщипывая кусочки и отставляя при этом
мизинец. Была она вся какая-то потертая, несвежая, как вещь, которая долгое
время лежит в шкафу, никем не вспоминаемая и никому не нужная. Вроде бы и почти
новая еще, а вот, поди ж ты, носить совсем не хочется. И лежит она себе, пока
моль ее не съест или хозяйка не вздумает на другую квартиру переезжать.
Разберет шкаф, подумает, да и отдаст ненужную вещь дворниковой дочке. И не
жалко совсем: хоть и дорогая вещь была, а нелюбимая…
Вот именно, нелюбимая. Эту женщину никто и никогда не любил,
вот в чем дело, сообразил Горецкий. Ну да что ему до нее? Тем более что
Лизавета Ивановна за столом рассиживаться не стала, отошла к окну, где взялась
за шитье.
Графиня между делом, как все старые люди, ударилась в
воспоминания о прежних временах. Память у нее была отличная, и через некоторое
время Аркадий Петрович, искусно направляя разговор в нужное русло, дошел до
того самого скандала в благородном семействе. И до Агнии Мезенцевой.
– Большие надежды подавала девица, собой хороша очень
была, – вспоминала графиня, – но характер был огонь! Сватались к ней
много, только она всем отказывала. Они, Мезенцевы-то, хорошего роду, только
обнищали к тому времени совсем. И Агния была бесприданница. Имелся там на
примете двоюродный дядя одинокий и в годах, вроде бы обещал он племяннице
приданое, но вдруг внезапно женился на какой-то молодой вдове из Варшавы.
Говорили, что красавица, но мезальянс, конечно. Словом, дядя рассорился с
семьей, и ни о каком приданом для Агнии не могло быть и речи…
И только было Аркадий Петрович хотел откланяться, сообразив,
что вряд ли он что-то сможет узнать из этого потока воспоминаний, как графиня
сказала:
– А потом за ней стал наш Жорж ухаживать. Долго эту
крепость осаждал, а она ни в какую. Отец Жоржа был против этого брака – у них
уже тогда дела расстроились, и Жоржу прочили в жены богатую наследницу. Но
любовь… И вроде бы сладилось у них дело, мне Жюли сама потом рассказывала… Она
их нарочно вместе на именины пригласила, все свести пыталась…
Где-то в глубине сознания у Горецкого мелькнула мысль, что
Жюли звали ту самую мать семейства, в доме у которой случился скандал. Для
старой графини все остались молоденькими девочками, которых можно звать по
имени.
– Так что же случилось? Отчего она не вышла замуж за
князя? – Горецкий постарался, чтобы в голосе его не прозвучала излишняя
заинтересованность.
– А так никто и не узнал, что там между ними
произошло, – вздохнула графиня, – то есть официального-то предложения
он не делал, не успел. И – как отрезало, друг с дружкой с тех пор они не
знались. Если на бал там или на прием какой – то все уж знали и старались их
вместе не приглашать. Агния очень скрытная была, к ней с расспросами не
подступишься, мать родная и то ничего не знала. А Жорж, конечно, душой всегда
открыт, да только и он ничего не сказал. Ну, родные-то его только обрадовались,
они этого брака не желали. Тут Жорж наследство получил от бабушки, надобность
вступать в брак отпала. Служил он, да так и не женился. Ну да по нынешним временам
так еще и лучше… Что-то давно он не был, я человека с запиской ему на квартиру
посылала, да нет там никого. Ты бы, батюшка Аркадий Петрович, узнал бы через
своих знакомых, не случилось ли чего… Сердце ноет…
Горецкий поспешно отвел глаза, однако графиня оказалась
необычайно проницательной.
– Никак знаешь что про Жоржа? – ахнула она. –
Вижу, что сидишь как на иголках… И то сказать: не для того ты пришел, чтобы
кофии распивать и старухины бредни слушать!
– Уж и не знаю, как сказать… – замялся Горецкий, –
новость-то уж больно нехорошая…
– Да говори уж! – крикнула графиня. – Чем
душу тянуть…
– Похоже на то, что убили Георгия
Александровича, – с маху высказался Аркадий Петрович, – вот что в
газетах было… что трупы нашли в подвале…
Крак! – послышалось от окна, это со стуком упали
ножницы. Лизавета Ивановна вскочила с места, руки ее дрожали, глаза едва не
вылезали из орбит.
– Что это ты, голубушка, так рассиропилась? –
неприязненно спросила графиня. – Приди в себя, дай человеку рассказать
толком.
Лизавета Ивановна опомнилась от строгого окрика и села на
стул, втянув голову в плечи. Горецкий, опуская подробности, рассказал то, что
он узнал от комиссара.
– Как чувствовала я, что Жорж плохо кончит… –
пригорюнилась графиня, – потерянный он какой-то был, пить стал нехорошо…
Ну да, видно, судьба такая… Лизавета Ивановна, куда это ты?
– Я-я… Мне нужно на улицу… – прошептала Лизавета
Ивановна дрожащим голосом.
– Зачем это? – удивилась графиня. – Выходной
у тебя только послезавтра.
– Мне нехорошо… воздуха…
– Разве ж можно в таком виде на улицу идти? Да на тебе
и правда лица нет. Вот возьми-ка…
Графиня по старинке от всех болезней лечилась нюхательной
солью.
Лизавета Ивановна выглядела не блестяще, с ней что-то явно
было не так. Горецкий подошел к окну и взял ее за руку. Пульс был частый,
неровный, но рука не дрожала. И плоская грудь не вздымалась бурно, как раньше.
Глаза смотрели спокойно, она настойчиво отняла у Аркадия Петровича свою руку.
