Тот крутанулся на месте и оглядел Бориса совсем не сонными
злыми глазами.
– Не зарывайся, – еле слышно сказал он, – не
на прогулку мы сюда приехали. В Париже будешь с дамочками гулять и голову им
морочить…
– Вы забываетесь! – мгновенно разозлился
Борис. – Это вас совершенно не касается!
До Сержа, надо полагать, дошло, как глупо они выглядят –
ругаются, лежа на полу, и он замолчал, отвернувшись.
Сено было колкое, серое солдатское одеяло пахло карболкой.
Борис немного поворочался и вспомнил, как вчера ночью в поезде горячее тело
Мари прильнуло к нему, как он качал ее на руках, она прижималась к нему щекой,
и ресницы щекотали его голую грудь.
Серж, будто почувствовав его мысли, рывком дернул на себя
одеяло. Но Борис этого не заметил – он крепко спал, и на губах его бродила
счастливая улыбка.
На следующее утро, в восьмом часу, Борис встал, умылся и
позавтракал вчерашними сухарями и чашкой пустого кипятку.
– Ох и вредный хозяин, черт старый! – громко
возмущался Саенко. – Небось денег содрал за постой немереное количество, а
в доме шаром покати. Мыши в подполе и то с голоду передохли! И зря ему денег на
еду дали, я бы и сам на рынке разобрался. Он, скупердяй, небось купит капусты
тухлой или гороху, а с этого гороху только, извиняюсь, в отхожее место бегать…
– Хватит! – оборвал его Серж. – Зря языком не
болтай! Значит, ты, Борис, идешь к Ртищеву. Если не найдешь его, поразведай,
как и что. Может, жильцы старые остались, помнят профессора.
– Кого мне с собой даешь? – спросил Борис,
рассеянно наблюдая, как Мари пытается расчесать волосы перед осколком мутного
зеркала, который дед после долгих уговоров вытащил из сундука.
– Пойдешь один, – резко ответил Серж, – так
незаметнее. Сам не могу, да и вид у меня уж больно боевой, подозрительный.
Луиджи в любую щель пролезет, но он тебе сейчас не помощник… Мари мне нужна, и
этот твой ухарь на все руки тоже понадобится.
Борис понял, что Серж все-таки до конца ему не доверяет и не
хочет их отпускать куда-то вдвоем с Саенко – пускай хоть кто-то один из
подозрительной парочки на глазах будет.
– Сюда больше ни ногой. Что-то мне старик этот подозрителен,
не иначе как надумал он нас ГПУ сдать. Так что съезжаем отсюда как можно
незаметнее. Я и денег ему на еду нарочно дал – пускай думает, что мы вечером
вернемся.
Серж дал Борису свое пальто и кепку, сказал, что так будет
приличнее, чем в драной шинели. Повязку на глаз разрешили больше не надевать,
чему Борис очень обрадовался. Условились встретиться в чайной у Финляндского
вокзала, Борис сказал, что никогда там не был, но найдет.
Он знал только прежний, довоенный, адрес Павла
Аристарховича, на Кирочной улице. С Петербургской стороны на Кирочную дорога не
ближняя, но Борис не стал брать извозчика. Он шел по городу, вспоминая прежние
времена и безвозвратно ушедшую жизнь. Все было другое, чужое, недоброе – дома,
люди. Борис не ощущал радости от встречи с родным городом. Этот город больше не
был родным, следовало как можно скорее выполнить то, зачем его послали, и
уносить отсюда ноги.
Подойдя к дому, где жил Ртищев, Ордынцев в который раз за
последние сутки почувствовал душевную боль. Этот дом, когда-то красивый,
богатый, ярко освещенный, знавший лучшие времена выглядел сейчас уродливым
инвалидом. Лепнина с фасада осыпалась, по колоннам поползли змеящиеся трещины,
сам фасад был грязным и закопченным. Половина окон выбита и заменена фанерой,
дверь парадного косо висела на одной петле.
Правда, возле этой двери виднелась, как и в прежние времена,
табличка доктора Вайсенштока. Табличка была потерта, буквы едва читались.
Бросив взгляд на эту табличку, как на последний привет из
прошлого, Борис вошел в подъезд и начал подниматься по широкой мраморной
лестнице на третий этаж, где жил Ртищев.
Прежде эту лестницу покрывал красный пушистый ковер, в холле
первого этажа топился камин. Теперь в камине новые жильцы устроили помойку,
ковра не было и в помине – должно быть, пустили на портянки для пролетариата.
От прежней роскоши остались только медные стержни, некогда прижимавшие ковер к
ступеням.
Борис поднимался очень медленно, поскольку его мучило
какое-то неясное предчувствие.
То есть нельзя даже сказать, что оно было неясным.
С одной стороны, он сильно сомневался, что Павел
Аристархович живет в прежней своей квартире. Наверняка эту просторную
господскую квартиру занял какой-нибудь видный большевик, или в нее вселили
целую орду новых хозяев жизни. А если Борис начнет расспрашивать про прежнего
хозяина, его запросто могут отправить в ГПУ, и вряд ли ему снова так же
повезет, как в Энске…
С такими мыслями Борис все медленнее поднимался по лестнице,
но все же почти дошел до третьего этажа, когда дверь знакомой квартиры открылась,
и на лестницу, негромко переговариваясь, вышли трое молодых людей в кожаных
куртках, в которых, без сомнения, можно было узнать чекистов.
Сердце Бориса провалилось в пятки.
Наверняка эта троица только что провела обыск в квартире
Ртищева, а может, они сидели там в засаде и к ним как раз сейчас подошла смена…
Во всяком случае, если Борис сейчас сунется в эту квартиру, ему не избежать
ареста!
Стараясь не показать своего волнения, он продолжал идти
вверх по лестнице и вскоре поравнялся с чекистами.
– Вы куда идете, гражданин? – обратился к нему
старший из них.
– К доктору Вайсенштоку, – ответил Ордынцев не
задумываясь.
– Где этот доктор проживает?
– На четвертом этаже.
Чекист мигнул своим подручным, и те обыскали Бориса – надо
сказать, довольно поверхностно, видимо, только на предмет оружия. Никакого
оружия у Бориса не было, чему он немало порадовался, и его отпустили. Впрочем,
он все же вызвал у старшего чекиста какие-то подозрения, потому что тот
приказал одному из своих людей подняться с ним на четвертый этаж и проверить,
живет ли там действительно доктор Вайсеншток и к нему ли направляется
подозрительный гражданин.
Борис шел вверх по лестнице, и в голове его билась одна
мысль: как он станет объясняться с чекистом, если доктора Вайсенштока нет и в
помине, если он давным-давно уехал из Петрограда или даже умер, а табличку на
парадном просто никто не удосужился снять?
К счастью, доктор оказался в полном порядке и даже принимал
пациентов. В просторной приемной сидели несколько скромно одетых людей – дама из
благородных с девочкой, у ребенка была перевязана рука. Еще старик в вытертой
донельзя бобровой шапке и валенках, а также деревенская бабища огромных
размеров. Вся левая щека у нее была фиолетового цвета, глаз заплыл и сочился
гноем. Чекист проводил Ордынцева до самой двери и даже остался ждать на
лестнице, так что Борису пришлось, дождавшись своей очереди, пройти в кабинет
доктора.
