– Так, к примеру, ходила тут одна грамотная,
агитировала, что тиф происходит по причине вошей. Что от грязи воши заводятся,
а через них уже тиф происходит. Так что если мыться чаще и волоса керосином
мазать, так будто и тифа не будет.
– А вы разве с этим не согласны?
– У меня на этот счет имеются личные конкретные
возражения. Ты, товарищ барин, посмотри: воши, они завсегда были, и при Николае
Втором Кровавом, и при Александре Третьем Миротворце, и даже при Александре
Втором Освободителе. Воши-то были, а тифа не было! Ну, если и был, так самую
малость. Не так, чтобы от него народ цельными губерниями мер. Так что я так
полагаю, что неверная эта агитация! Вовсе не от вошей тиф заводится!
– А от чего же? – заинтересовался Борис.
– Известно отчего! От гнилой овощи! – поучительно
проговорил старик. – Еды хорошей нету, а если и есть – так такая дорогая,
что не подступишься. Вот народ с голодухи и лопает всякую гнилую овощь!
Оттого-то тиф и пошел. А они все насчет воши агитируют. Дали бы народу жрать
как следует, вот бы и тифу не было. А то все только насчет чистоты да вшей
талдычат!
– Интересная гипотеза! – проговорил Борис.
– Ты, товарищ барин, зря на меня такими словами
выражаешься! – обиделся старик. – Я, между прочим, не какая-нибудь
гипотеза, я почитай всю Крымскую войну прошел!
Борис хотел что-то ответить, но старик огляделся по сторонам
и объявил:
– Ну, вот они – твои Озерки! До Озерков подряжались,
так что, стало быть, попрошу рассчитаться по совести, а дальше я не поеду:
места тут нехорошие, опасные.
Ордынцев отсчитал извозчику оговоренные два миллиона, тот,
по заведенному порядку, заявил, что надо бы прибавить по случаю дороговизны
припасов, но без особенного энтузиазма, и затем, легонько хлестнув свою клячу,
отправился восвояси.
В обратном направлении его лошадка побежала быстрее – должно
быть, поверила, что ей перепадет немного овса.
Борис огляделся по сторонам.
Неужели это Озерки, дачное место, облюбованное всей
петербургской публикой?
Он вспомнил «Незнакомку» Блока:
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И бредит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг…
Только озера и остались неизменными с той безвозвратно
ушедшей поры. Не осталось тех ресторанов, в которых гуляли купчики и артисты,
присяжные поверенные и журналисты, в которых и сам Блок проводил бессонные
ночи. Богатые пригородные дачи сгорели или разобраны на дрова, а те, которые
чудом уцелели, стоят заколоченные. А жители этих дач, завсегдатаи этих
ресторанов – где они? Если кто-то из них и выжил, разметала их безжалостная
судьба по всему миру – от Харбина до Парижа, от Берлина до Константинополя…
Борис шел вдоль озера, припоминая свое детство.
Вот здесь, на этом месте, стояла дача доктора Корфа. С его
дочкой, Оленькой Корф, Боря дружил в детстве. А вот там, за тем поворотом,
стояла их дача, а напротив нее – чудесный дом дяди Па, Павла Аристарховича
Ртищева…
Борис повернул в боковую улочку – и сердце его защемило.
На месте дачи Ордынцевых осталось только давно остывшее
пепелище. Большая часть дома Павла Аристарховича была разобрана на дрова, от
него уцелел только один флигель, но и там окна были заколочены. Лужайка возле
дома, где прежде были нарядные качели, где стоял под сосной летний стол с
самоваром, была теперь перекопана, должно быть, кто-то устроил на ней огород.
Приглядевшись, Борис заметил, что одно окно во флигеле
сохранилось, больше того – ситцевая занавеска на нем шевельнулась, как будто
из-за нее кто-то следит за прохожим.
В сердце Бориса проснулась робкая надежда.
Вдруг дядя Па прячется здесь, в уцелевшем флигеле своей
дачи?
Борис толкнул калитку, прошел по разрытому участку,
приблизился к флигелю, стукнул в дверь.
Какое-то время в доме царила тишина, затем за дверью
послышались шаги, заскрипели половицы, дверь приоткрылась, в щель выглянула
толстая баба с завязанной щекой.
– Чего надо? – спросила она, окинув Бориса тяжелым
взглядом с ног до головы. – Спирту нет! Нет спирту! Понятно? Ходют и
ходют, будто не понимают!
– Ты с кем там, Клавка, разговариваешь? – раздался
за спиной бабы хриплый мужской голос.
– Ни с кем, Митрий Василич! – крикнула баба за
плечо. – Господин за спиртом пришел, так я ему говорю, что нету!
– Какой еще господин? – В темноте за спиной у бабы
появился здоровенный детина, до самых глаз заросший щетиной. – Этот, что
ли? – Он уставился на Бориса мрачно, сверкнул фиксой. – Ты бы,
гражданин, проваливал по-хорошему! Никакого спирту у нас нет!
– Да я не насчет спирта, мне бы узнать про бывшего
здешнего хозяина, Павла Аристарховича… Не знаете ли, где он сейчас живет?
– Эвон чего! – Заросший детина вызверился на
Бориса. – Бывшие хозяева все или по заграницам разбежавшись, или в чеке
расстрелянные, и ты, господин хороший, иди прочь, пока цел! А то не ровен час
за тобой тоже чека притащится, а нам с Клавкой это без надобности! У нас и без
тебя неприятностев хватает!
– Извините. – Борис попятился. Он и сам понимал,
что зря сюда пришел, зря стал задавать свои вопросы. Теперешние здешние жители
не имеют никакого отношения к прежнему миру, к его миру, и спрашивать их про
Павла Аристарховича Ртищева так же бесполезно, как спрашивать о нем, к примеру,
американских индейцев или африканских негров. Да, пожалуй, не только
бесполезно, но и опасно.
Борис вспомнил, что извозчики не хотели везти его в Озерки,
поскольку место здесь опасное, бандитское, и торопливо пошел прочь, чувствуя
спиной тяжелые взгляды жильцов ртищевского флигеля…
Он покинул участок Павла Аристарховича, вышел к озеру,
поверхность которого подернулась рябью от налетевшего ветра.
Здесь детьми они играли в индейцев, здесь Павел
Аристархович, увлекавшийся идеями основателя движения скаутов, английского
полковника Роберта Баден-Пауэла, устраивал для них походы, учил строить шалаши,
разжигать костер без помощи спичек…
В дупле одного из вековых дубов они устроили тогда тайник, в
котором прятали секретные записки, написанные на языке индейцев сиу, который
сами же и выдумали под руководством того же дяди Па…
Борис с удивлением убедился, что создания природы более
долговечны и прочны, чем творения человеческих рук. Те дубы, которые он помнил
с детства, сохранились. Вот и тот самый, в котором был их индейский тайник…
Он подошел к дереву.
Прежде, чтобы проверить тайник, ему приходилось вставать на
цыпочки или даже подтаскивать к дубу какой-нибудь чурбан, теперь же он легко
дотянулся до дупла.
