Борис запустил руку в тайник просто так, в память о прежних
временах и о своих детских играх. Ему и в голову не приходило, что он там
найдет какое-то послание.
Однако в глубине дупла оказался сложенный вчетверо листок
бумаги.
Сердце его забилось от волнения. Он как будто перенесся на
двадцать лет назад, в те чудесные довоенные времена, когда все его близкие были
живы и счастливы, когда здесь, в Озерках, была оживленная дачная местность, над
озером скрипели лодочные уключины и раздавались веселые голоса дачников, а не блатные
частушки и выстрелы, когда извозчики не боялись сюда ездить. Он как будто
почувствовал в своей руке руку десятилетнего мальчика, каким он сам был тогда –
в другой жизни, в жизни, растаявшей без следа, унесенной ледяным ветром
революции и Гражданской войны…
Значит, сейчас другие мальчишки играют здесь в индейцев и
прячут в этом дупле свои секретные послания? Тогда, возможно, все еще
наладится, все вернется на круги своя, и в Озерках снова закипит веселая дачная
жизнь…
Впрочем, современные мальчишки наверняка играют не в
индейцев и даже не в казаков-разбойников, а в махновцев и буденновцев или в
чекистов и контрреволюционеров.
Борис развернул листок.
Это было не секретное послание сегодняшних мальчишек.
Это был самый настоящий привет из прошлого.
Борис узнал эту бумагу – довоенную бумагу верже, с
голубоватым обрезом и с латинской буквой «R» в уголке.
Такую бумагу заказывал для себя дядя Па, Павел Аристархович
Ртищев. Буква в углу листа – это первая буква его фамилии.
На таких точно листах писали они, довоенные мальчишки, свои
секретные письма.
И последние сомнения отпали, когда Борис увидел текст
письма.
Этот текст был написан на придуманном ими языке, который они
называли языком индейцев сиу. Точнее, не текст, а цепочка аккуратно
нарисованных картинок – иероглифов.
Это письмо написано дядей Па, Павлом Аристарховичем
Ртищевым, и адресовано оно именно ему – Борису Ордынцеву, потому что только он
может понять его смысл.
Борис вгляделся в рисунки на листе.
Четыре маленьких человечка идут друг за другом. Затем –
условно нарисованная елочка, на верхушке ее – пятиконечная звезда. Дальше
несколько маленьких треугольников с перекрестьем наверху – так они рисовали
жилище индейцев вигвам, или, точнее, типи. После вереницы вигвамов шла
вертикальная веревка с узелками и, наконец, в самом конце – котелок.
Борис стал вспоминать знаки «индейского» языка.
Четыре человечка… их скорее всего нужно понимать просто как
цифру четыре. Причем, рисуя идущих друг за другом человечков, мальчики-скауты
сообщали друг другу направление, в котором нужно идти. А вот елка с
пятиконечной звездой… это теперь такая звезда в первую очередь приводит на ум
красноармейцев с их шлемами-богатырками и орденами, а раньше, до революции, это
была звезда Рождества, Вифлеемская звезда, засиявшая над колыбелью младенца
Иисуса, звезда, за которой шли, чтобы поклониться ему, волхвы и пастухи.
Звезда, которой украшали верхушку рождественской елки.
Ну да, эта елочка со звездой на макушке – это рождественская
ель… Рождественская! Четыре человечка и елка – это же значит Четвертая
Рождественская улица, одна из улиц в районе, который петербуржцы называют
Пески.
Отлично. Что же у нас дальше?
Вигвам на «языке индейцев сиу» обозначал слово «дом».
Ну да, правильно – следом за улицей должен идти дом.
Борис пересчитал вигвамы. Их было восемь. Значит, Четвертая
Рождественская, восьмой дом. Ну, вертикальная веревка с узелками – это совсем
просто: это этаж. Узелков пять, значит, пятый этаж. Непонятно только, что
значит котелок, пририсованный в конце письма, ну, да и без этого Борис не
сомневался, что понял послание: Павел Аристархович сообщает, что живет в доме
номер восемь по Четвертой Рождественской улице, в пятом этаже.
Борис бережно сложил письмо и спрятал его в карман.
Ему снова нужно возвращаться в город.
Павел Аристархович ждет его.
Ордынцев огляделся по сторонам и направился к дороге, к тому
месту, до которого довез его извозчик.
Путь его проходил мимо чудом уцелевшей дачи с заколоченными
окнами. Вдруг из-за угла этой дачи показался приземистый тип в долгополой,
простреленной в нескольких местах шинели. Незнакомец двигался определенно
навстречу Борису. Борис разглядел угрюмое, заросшее до самых глаз сивой щетиной
лицо с проваленным носом сифилитика, щербатый оскаленный рот, волчьи глаза.
– Постой, господин хороший! – проговорил
незнакомец сиплым жалостным голосом. – Постой, чего скажу!
– Мне с тобой совсем неинтересно разговаривать! –
Борис прибавил шагу и изменил направление, чтобы избежать встречи с
отвратительным субъектом.
– Постой, дяденька! Дай мильон жертве нещадной
эксплуатации! – Субъект тоже изменил направление, чтобы перехватить
Бориса.
– Ничего нету, и говорить с тобой некогда!
– Некогда, говоришь? – В сиплом голосе зазвучала
ненависть. – Брезгуешь, значит, простым человеком? Стой, лярва, а не то
хуже будет! – И сифилитик бросился наперерез Борису, вытягивая из-за
пазухи самодельную заточку.
– Думаешь, я тебя испугаюсь? – выкрикнул Борис в
злобную звериную физиономию, почувствовав вдруг легкое и горячее бешенство, какое,
бывало, охватывало его перед боем. – Я махновской атаки не испугался! Я из
Новороссийской бухты живым выплыл! Я из расстрельного барака невредимым
выбрался!
– Ах ты, контра, белая кость! Так я тебя прямо обязан
сей же час убить! Мне за это, может, еще и орден дадут! – Бандит оскалил
беззубую пасть и бросился на Ордынцева, занеся нож для удара.
Но Борис опередил его: вспомнив уроки греческих
контрабандистов, он выбросил из рукава нож, с которым никогда не расставался и
так ловко прятал, что разгильдяи-чекисты при обыске ничего не заподозрили. Он
метнул нож под заросший щетиной подбородок, в кадык бандита, туда, где
пульсировала выпуклая жила.
Бандит споткнулся, удивленно охнул и повалился на землю. Его
левая нога несколько раз судорожно дернулась, как у спящей собаки, и замерла.
Борис вздрогнул.
Только что он был охвачен чистой яростью справедливого боя,
которая застлала ему глаза. Он забыл обо всем, кроме врага. Теперь же
возбуждение схлынуло, и он понял, в каком ужасном положении оказался. Если его
схватят власти – не миновать ему допроса в подвалах ГПУ, а там – и расстрела.
Да и без чекистов с ним есть кому разделаться: этот безносый бандит явно был не
один, и его дружки сейчас появятся, чтобы расквитаться с Борисом…
Заколоченные дачи замерли вокруг, словно наблюдая за чужаком
и выбирая подходящую минуту для того, чтобы наброситься на него.
