Полина немного помялась, более для видимости, но Борис был
так убедителен, никак не хотел отпускать ее руку и целовал уже не только кисть,
но и выше, так что она в конце концов выложила все, что знала.
Знала же она следующее.
Павел Аристархович действительно некоторое время прожил в
каморке у Меланьи Захаровны. К несчастью, квартирный уполномоченный Сундуков
постоянно находится в творческом поиске. Он всеми правдами и неправдами
пытается увеличить свою жилплощадь. Последний год выдался у него удачным: ему
удалось посадить двоих соседей по квартире и захватить их комнаты. Однако все
прочие оказались ему не по зубам: у Полины имелся покровитель в лице
несокрушимого чекиста Вольдемара, у Кольки Евтюхова родной брат крупный
комиссар, Мармышкины имеют безупречное рабоче-крестьянское происхождение, да,
кроме того, их слишком много – всех пересажать никакого терпения не хватит.
Так, перебрав всех обитателей квартиры, Сундуков понял, что единственный
безопасный человек – Меланья Захаровна. Тем более что в каморке у нее обитал
очень подозрительный старик, у которого буквально на лбу крупными буквами было
написано дворянское происхождение. Конечно, комнатка у Меланьи маленькая, но
курочка клюет по зернышку, и даже такая маленькая конурка сгодится под
кладовку.
Короче, Сундуков донес в ГПУ, что Меланья Захаровна прячет у
себя подозрительного родственника.
Павла Аристарховича арестовали, но Меланья оказалась ему
вовсе не родственницей, и легко доказала свое пролетарское происхождение, так
что Сундуков остался с носом, да еще и Колька Евтюхов по пьяному делу насовал
ему как-то плюх из-за Ртищева, поскольку старикан, по его словам, был занятный
и вырезал иногда интересные портреты из черной бумаги, силуэт самого Кольки
вырезал очень похоже.
Ртищева какое-то время продержали в камере и уже хотели
судить по своевременно подвернувшемуся делу о контрреволюционном заговоре, но
тот во время очередного допроса увидел на стене у следователя какую-то
картинку. Картинка была невзрачная – какая-то старая тетка в чепце, – но
Павел Аристархович прямо затрясся и сказал, что это работа знаменитого
художника Рембрандта и стоит немереных денег.
Следователь про Рембрандта не слышал, но деньгами сильно
заинтересовался. Сперва он старику не поверил, но картинку на всякий случай
снял со стенки и показал одному знакомому спекулянту. Спекулянт посоветовался с
каким-то другом и заплатил следователю за картинку такие деньги, что тот прямо
обомлел.
После этого Павла Аристарховича стали возить на все обыски и
задержания, где могли оказаться художественные ценности. Его перевели в
отдельную камеру, назначили ему полуторный паек – чтобы, не дай Бог, такой
ценный кадр не помер от недоедания. По делу о контрреволюционном заговоре его,
разумеется, оправдали, но выпускать на свободу не собирались, на всю катушку
используя блестящие познания Ртищева.
– Вот и мою обстановку Павел Аристархович по просьбе
Вольдемара подобрал, – в некотором смущении сообщила Полина. – Это
все дворцовые вещи, очень ценные…
Вещи в комнате бывшей актрисы были самые пошлые,
третьеразрядные, явно попавшие сюда из приемной небогатого дантиста, но
чрезвычайно подходили самой хозяйке, так что Борис в очередной раз оценил
тонкий вкус Павла Аристарховича.
Оставалась только одна проблема, но проблема чрезвычайно
серьезная – как вытащить Ртищева из тюрьмы ГПУ?
Борис поблагодарил Полину за гостеприимство и сказал, что
очень, просто очень ей благодарен за все и хотел бы продолжать приятное
знакомство, но ведь дама несвободна. Полина, смотревшая алчным взором на
красивого молодого человека с очень приличными манерами, вспомнила про своего
чекиста и решила, что в такое суровое время грех менять шило на мыло. Они
простились дружески, Борис на прощание даже поцеловал Полли в полное плечо.
На улице понемногу темнело, и моросил мелкий нудный совсем
не весенний дождь. Борис поднял воротник пальто и заторопился к Финляндскому
вокзалу.
Чайную он нашел без труда – всего один раз спросил дорогу у
торговки семечками, что сидела, закутавшись в мешковину, под навесом закрытой
овощной лавки.
В чайной стоял ровный гул голосов и дым коромыслом. За
столами сидели железнодорожные рабочие в засаленной одежде, пахнущей машинным
маслом, крестьяне из пригорода, удачно обменявшие муку на вещи и теперь с
подозрением поглядывающие по сторонам, чумазые мальчишки, невесть как
проскользнувшие в помещение, румяные пышногрудые финские молочницы с пустыми
бидонами, дожидающиеся поезда.
Борис осторожно пробирался по узкому проходу, перешагивая
через узлы, мешки и ноги, слушая вслед нелестные замечания.
Серж сидел в дальнем углу и был мрачен.
– Где тебя носило? – прошипел он вместо
приветствия. Борис машинально отметил, что относительно приличные манеры Сержа
исчезли по приезде в Россию, впрочем, как и у него самого.
– Да уж не на гулянке, – тотчас огрызнулся он,
краем глаза заметив Саенко, пристроившегося к двум припозднившимся молочницам в
полосатых вязаных чулках. Несмотря на то что одна была постарше, а другая
совсем молодая, они были очень похожи – красные щеки, белесые ресницы, нос
пуговкой.
Пантелей балагурил и подливал молочницам чаю из большого
закопченного чайника. Перед ними на столе лежало полбуханки домашнего хлеба и
остатки рыбы в замасленной бумаге.
– Я, тактай, мало кушаю, – говорила
старшая, – я, тактай, как птичка кушаю…
При этом время от времени она отрезала огромный кусок от
буханки, щедро посыпала его солью и отправляла в рот. Молодая молочница ничего
не говорила, только смотрела сонными глазками, изредка моргая.
Увидев Бориса, Саенко пошептался с молочницами и пересел к
Сержу за стол, прихватив с собой оставшийся хлеб и рыбу.
– Кушайте, Борис Андреич, – вполголоса сказал
он, – хлеб хороший, сами они пекут, и рыбу мужики ихние сами ловят и
коптят. Ох и здорово наловчились, во рту тает!
– А ты, Пантелей, чухонцев ругал, – не удержался
Борис от ехидного замечания, вонзив зубы в хлеб.
– Так они тоже разные бывают! – не растерялся
Саенко. – Чаек-то пейте, я за горяченьким сбегаю…
Внимая нетерпеливому взгляду Сержа, Борис начал рассказывать
сразу же.
– Дрянь дело, – закончил он, отхлебнув полкружки
горячего чаю, и захрустел сахаром, выданным из кулька запасливым
Пантелеем. – Сидит Павел Аристархович в Чрезвычайке, как его оттуда
выцарапать – ума не приложу.
– Надо его оттуда достать, – серьезно сказал
Серж, – ну, это уж моя забота – я по своим каналам проверку проведу,
выясню, не соврала ли актрисочка тебе, не преувеличила. Бабенки, они любят себе
цену набить… Точно ли высокий чин из ГПУ к ней ходит или просто так, младший
дворник…
Ночевать в этот раз Серж привел их в барак, расположенный
поблизости от вокзала. Долго шли в полной темноте по путям, прячась под
вагонами от охраны с фонарями. Один раз столкнулись с шайкой, которая грабила
вагоны. Саенко шарахнулся от них в темноту и потянул с собой Бориса, чтобы
уголовка не накрыла по ошибке.
