С этими словами он вытащил из рукава длинный нож и угрожающе
замахал им в воздухе.
Борис настороженно огляделся и тоже незаметно вытащил нож.
– Спрячь перо! – сквозь зубы бросил ему
карлик. – Свои собаки грызутся, чужая не приставай! Ты тут человек посторонний,
тебя наши свары не касаются. А с этим чижиком я сам разберусь!
Он снова покатился на противника, но на этот раз еще ниже
пригнулся и ловко подбил его под коленки. Василий не удержался и во весь рост
плюхнулся на заплеванный семечками пол трактира. Карлик вскочил на него верхом,
выкрутил руку с ножом и, отобрав нож, спрятал к себе за голенище.
– Да я ж тебе… да я ж тебя… – бормотал
посрамленный блондин, безуспешно пытаясь сбросить с себя ловкого карлика.
– Ну, так кто у нас плясать будет? – пропыхтел
Шарик Иванович и визгливо затянул: – «Эх, яблочко…»
– Братцы, что ж это творится! – заверещал
Василий. – Сделайте же что-нибудь!
Его приятели, до сих пор с интересом следившие за
представлением, начали подниматься из-за стола, чтобы помочь попавшему впросак
дружку и проучить нахального карлика. Однако в это время из-за углового столика
встал сутулый пожилой мужчина с изрытым оспой плоским лицом и длинными,
свисающими до колен руками. Во всем облике этого человека было что-то неуловимо
пугающее, как будто сама смерть оставила на его лице свою печать.
– Эй, сявки, порезвились – и будет! – проговорил
он низким, как будто из-под земли доносящимся голосом. – Кончай базар,
мелюзга, а то в порошок сотру!
Приятели Василия разом сникли.
– Ты чего, дядя Прохор, – подал голос один из
них. – Мы же к тебе со всем уважением, а что этот маломерок не ко времени
раздухарился, так мы не виноваты…
– Это не маломерок, а авторитетный урка! –
пророкотал сутулый и повернулся к карлику: – Здорово шамал, Шарик Иванович! По
какому толку прикатил?
– По такому толку, что нужен мне Семен Степанович по
срочному делу. Миколка меня к нему с ботвой послал. Турман ботал, что он здесь,
в «Эдельвейсе», чалился…
– Чалился, было дело! – солидно кивнул
Прохор. – Только тут шумно стало, и он перекантовался в «Маньчжурию». Так
что греби туда, не ошибешься!
– Бывай, Прохор! – Карлик соскочил с красного от
позора Василия и покатился к выходу.
Вслед ему неслось из граммофонной трубы:
…Началась война
Буржуазная,
Озлобился рабочий народ,
И по камешку,
По кирпичику
Растащили мы этот завод…
– Ну, в «Маньчжурии» мы его непременно застанем! –
проговорил карлик, выкатившись на улицу.
– А кто этот Прохор? – поинтересовался Борис, у
которого все еще стояло перед глазами плоское, изрытое оспой лицо незнакомца.
– Что, приглянулся? – усмехнулся карлик. –
Тебе рано еще к Прохору! Прохор – он на Смоленском кладбище лопатой машет,
могилы копает. По похоронной части… набожный он человек, Священное Писание
лучше любого попа знает, все посты блюдет…
– Могильщик, что ли? – удивленно проговорил
Ордынцев. – Почему же его все так боятся?
– Потому что в могилку-то никто не торопится… Прохор,
он ведь не только копает могилки. Он, ежели кого зарыть поскорее надо,
поспособствовать может. Ежели кому, к примеру, жена надоела или, наоборот, муж,
если компаньон торговый мешает или еще кто – к Прохору обращаются, и он за
деньгу помочь может… мешал человек, глядишь – и нет его!
– Так он убийца? – Борис невольно поежился. –
А ты говоришь – набожный человек!
– Очень набожный! – подтвердил карлик. – Ему
иначе никак! Грехов-то на нем много, отмаливать надо… как говорится, не
согрешишь – не покаешься…
За разговором они перешли Тучков мост и углубились в тихие
переулки Петербургской стороны. Шарик Иванович уверенно шел знакомой дорогой и
вскоре привел своих спутников к неказистому двухэтажному домику, над первым
этажом которого красовалась выцветшая, криво повешенная вывеска: «Маньчжурия».
Чай, сушки, бублики и другие напидки».
Знатоки подразделяли питерские трактиры на две главные
категории: «серые» и «грязные». «Серые» трактиры предназначались для средней
публики, располагающейся на социальной лестнице между людьми вовсе бедными и
вполне достаточными – то есть для самых мелких служащих и торговцев, для
уличных разносчиков и «холодных» сапожников, для артельщиков, приказчиков и
канцеляристов, начавших уже спиваться и быстрыми шагами двигающихся к полной и
беспросветной нищете. В эти «серые» трактиры посетители заходили не для того,
чтобы поесть или согреться – они шли сюда, чтобы выпить рюмку водки, и на одной
рюмке никогда не останавливались. Все в этих трактирах было устроено с таким
расчетом, чтобы посетитель выпил и вторую рюмку, и третью, и четвертую –
короче, чтобы он разошелся и пил до тех пор, пока у него в кармане остались
хоть какие-то деньги. Держали такие трактиры по большей части выходцы из
Ярославской губернии, почему в народе называли трактирщиков «ярославцами».
В отличие от «серых» «грязные» трактиры предназначались для
чернорабочих, извозчиков, приехавших на ярмарку крестьян и прочей подобной
невзыскательной публики. Такие трактиры состояли обыкновенно из двух-трех
низких тесных комнат с тяжелым, душным воздухом. Народу сюда набивалось сколько
влезет, так что порой и повернуться было трудно. Мебель состояла из простых,
едва оструганных столов и скамей, посуда была деревянная, и вряд ли ее
кто-нибудь мыл. Зато здесь всегда было жарко натоплено, и извозчики,
намерзшиеся на козлах, приходили в эти трактиры погреться и закусить, да часто
и засыпали прямо за столом. В этих же трактирах часто скрывались беглые
каторжники, преступники и прочий подозрительный люд: ни городовые, ни агенты
сыскной полиции сюда не совались, и беглый человек мог себя чувствовать здесь в
полной безопасности.
Именно таким «грязным» трактиром когда-то была наверняка и
«Маньчжурия», куда привел Шарик Иванович Бориса и его верного оруженосца
Саенко.
Заглянув в трактир, Борис невольно попятился: оттуда пахнуло
на него густым спертым воздухом, пропитанным ароматами дешевого пива, прокисших
щей, крепкого табака-самосада и того непередаваемого запаха, который повсюду
следует за ломовым извозчиком.
– Неужели ваш король налетчиков проводит свое время в
таких затрапезных заведениях? – спросил Борис у Шарика Ивановича,
переминаясь на пороге «Маньчжурии» и не решаясь предпринять вторую попытку
войти внутрь.
– Семен Степанович – он человек с фантазией, –
пояснил карлик, смело входя в трактир. – Вчера, допустим, у него была
фантазия посидеть среди приличной публики, в «Квисисане» или у Доминика, а
сегодня у него фантазия – пить с пересадками по самым разудалым трактирам. А
потом, господин хороший, возьми ты в расчет: за ним, за Семеном Степанычем,
уголовка по пятам бегает, как гончие за зайцем, да и ГПУ не отстает. В
дорогом-то ресторане не ровен час и застукают, а здесь-то можно не
беспокоиться, здесь хоть полк солдат спрячь – никто не найдет! Опять же, мил
человек, ты не думай, что он, Семен-то, с извозчиками вместе гуляет. Здесь, в
«Маньчжурии», тоже получше комнаты имеются, для чистой публики да для своих!
