Музыканты заметили красивую пару. Оркестр оживился и поддал
жару.
Они пошли в танце – легко, слаженно, как будто только и
делали, что танцевали вдвоем. Мари не смотрела ему в глаза, внешне равнодушная
ко всему, кроме музыки. Обостренным чутьем Борис отметил, что в зале стихли
разговоры и все лица смотрят теперь на них.
– Нехорошо, – шепнул он Мари одними губами, –
мы слишком заметны.
– Черт с ними! – пробормотала она в ответ, глаза
ее смеялись, но губы были плотно сжаты, так что Борис засомневался, произнесла
ли она эти слова.
Танец кончился, Мари пошла к столику, опустив глаза и не
глядя по сторонам. Она жадно отпила из бокала, а потом спросила каким-то не
своим высоким голосом:
– Скажите, Борис, вы верите, что можно все начать
сначала?
– Верю, – тут же ответил он, – и вы должны
поверить…
– Уехать далеко-далеко… в новую жизнь… –
мечтательно сказала она, – неужели после всего возможно счастье?..
– Конечно, возможно! – улыбнулся Борис. –
Ведь мы еще молоды и полны сил! Да если на то пошло, перед нами весь мир!
– Как мне надоел Париж, – вздохнула Мари, – с
его нищими эмигрантами, озлобленными инвалидами, бандитами всех мастей! Нет,
счастья не будет не только в России, но и в Европе, слишком сильны
воспоминания.
– Что вы скажете об Америке? – смеясь спросил
Борис. – Маленькое ранчо где-нибудь на западе, вы в ковбойской шляпе и с
вот таким «кольтом» за поясом.
– Я люблю лошадей, – серьезно ответила
Мари, – и не боюсь их совершенно. Из меня выйдет неплохой ковбой. Так что
«кольт» на поясе будет у вас, это вы будете входить в салун, открывая дверь
ударом ноги. И сапоги со шпорами, и кожаная жилетка… Только представьте: мы
скачем вдвоем по ночной прерии, и дорогу нам освещает только луна.
Йо-хо! – тихонько вскрикнула Мари и засмеялась.
– Так и будет! – Он накрыл ее руку своей и
заметил, что время начала операции уже наступило.
* * *
Владимир Орестович подъехал к ресторану на черном служебном
автомобиле. За рулем сидел Костя Лейкин, рядом с ним – Василий Лазоревский. Оба
– доверенные люди Баранова, с которыми он прошел огонь, воду и медные трубы.
Сам Вольдемар сидел на заднем сиденье рядом с высоким сухим
стариком в черном костюме. Старик этот держался скованно, сложив на коленях
красивые руки с длинными музыкальными пальцами и прикрыв глаза тяжелыми, словно
чугунными, веками. Он как будто не замечал, что с ним происходит и куда его
везут. Костюм его был заметно поношен, но даже в таком костюме старик казался
удивительно элегантным, и рядом с ним его молодые спутники выглядели настоящими
босяками или уличной шпаной с Лиговки.
Автомобиль остановился перед рестораном. Баранов повернулся
к старику и проговорил с натянутой улыбкой:
– Помните, Павел Аристархович: никаких фокусов! Ваша
судьба находится сейчас в ваших руках!
– Вы и отчество мое вспомнили? – Старик поднял
веки и насмешливо взглянул на своего спутника. – Это что-то новенькое!
Раньше я у вас именовался исключительно «гражданин Ртищев»! Видно, очень
большой личный интерес у вас в этом деле!
– Много себе позволяете, гражданин Ртищев! –
огрызнулся Вольдемар, открывая дверцу автомобиля. – Выходите, мы приехали!
– Вот так – более привычно! – усмехнулся Ртищев,
выбираясь на тротуар. – О, «Донон»! А я и не знал, что он снова открылся!
Давненько я здесь не бывал! – Повернувшись к Баранову, старик спросил с
самым невинным видом: – Мне руки за спиной держать, как на тюремной прогулке?
– Не паясничайте, Ртищев! – процедил Вольдемар
сквозь зубы и направился к входу в ресторан, одной рукой прижимая к себе
завернутую в чистый холст картину, с которой не желал расставаться и на минуту,
а другой придерживая за локоть строптивого старика, как своего доброго
приятеля. Василий Лазоревский, большой и медлительный, как медведь, плелся
позади, держа руку с «кольтом» в кармане широких штанов. Костя Лейкин остался в
автомобиле.
Словно добрые друзья, чекист и старый искусствовед
спустились по ступеням в подвал, где размещался ресторан. Гардеробщик,
представительный старец с лицом камергера, хотел взять у Баранова его сверток,
но Вольдемар так зыркнул на него, что гардеробщик невольно попятился, вспомнив
восемнадцатый год и революционных матросов, явившихся к нему в дом с обыском.
Из ресторанного зала доносился смешанный шум возбужденных
голосов, громкого смеха, настраиваемых инструментов румынского оркестра.
Странная троица спустилась по ступенькам в зал, окунувшись в неповторимый
аромат дорогого ресторана, который составляла дразнящая смесь изысканных блюд,
французских духов, сладковатого дыма контрабандных сигар.
Навстречу вошедшим метнулся метрдотель, согнулся в учтивом
поклоне:
– Вас ждут, господа!
Лазоревский открыл рот, чтобы сказать, что господа кончились
в семнадцатом, но Владимир Орестович остановил его строгим взглядом. Метрдотель
подвел их к угловому столику, за которым уже сидели двое мужчин.
В одном из них Баранов узнал своего странного гостя – того
самого похожего на дрессированную обезьяну человечка, который влетел в Полинино
окно, чтобы назначить эту встречу. Сегодня, впрочем, он выглядел куда солиднее,
хотя оттопыренные уши, чересчур подвижное лицо и природная суетливость были при
нем. Одет он был сегодня так же по американской моде: клетчатый короткий пиджак
с высокими плечами, остроносые башмаки, широкие штаны.
Второй же господин держался, напротив, с большим
достоинством. Он был широкоплеч, высок, густые темные брови делали тщательно
выбритое лицо излишне мрачным. Несколько портил его сабельный шрам, как бы
перечеркивающий левую щеку. Черный смокинг сидел на незнакомце как вторая кожа.
– А, вот и вы! – с преувеличенной радостью
воскликнул Луиджи, выпрыгнув из-за стола навстречу прибывшим. – Рад, рад!
Какая исключительная точность! Позвольте представить, шеф, – господин
Баранов, Вольдемар… то есть Владимир Орестович! Ах, извините, какой я
бестактный! Конечно, не господин, а товарищ! Короче, это тот самый товарищ, о
котором я вам говорил. А вот это точно господин – господин Ртищев Павел Аристархович…
впрочем, вы знаете… а это мой шеф, как говорят американцы, мистер Гораций
Паммер. Американский бизнесмен и очень важная персона… А этот товарищ… –
Луиджи повернулся к Лазоревскому, для которого уже принесли пятый
прибор, – кажется, его присутствие не предполагалось?
– Товарищ Лазоревский… – проворчал Владимир
Орестович, мрачно разглядывая молчаливого иностранца. – Его присутствие
необходимо. Я вам не доверяю…
Этот американский делец очень ему не нравился. Чересчур уж
хорошая выправка, сразу видать – бывший офицер… и этот сабельный шрам на щеке…
– Вы воевали? – спросил он, глядя в упор на
американца.
– Нет, господин Паммер не воевал, – тут же ответил
за него Луиджи. – А, вы насчет шрама интересуетесь? Так это след бурной
молодости. Господин Паммер учился в Германии, в Геттингене, и у него была
дуэль… романтическая история, понимаете ли, дама сердца… – Луиджи
выразительно закатил глаза.
