– Пойдемте… – Она шагнула к дому. – Нас ждут…
Внутри уже уютно горела керосиновая лампа. Саенко и Ртищев
сидели возле стола, рядом с хозяйкой. Павел Аристархович маленькими глотками
пил какой-то душистый отвар, и лицо его уже заметно порозовело. Саенко дул на
кружку с горячим чаем и оживленно говорил:
– Ох и подлый же народ эти англичане!
– Саенко, чем же англичане-то тебе не угодили? –
усмехнулся Ордынцев, входя в комнату. – Вроде и видел-то ты их, считай,
один раз в жизни…
– Так не в том дело, что я сам видел! – возразил
Саенко, разломив сушку с маком. – Утесняют англичане индийскую нацию. Так
утесняют, что просто сил нет терпеть! Я давеча в газете читал, мне извозчик
знакомый давал…
– Уж не тот ли самый извозчик, у которого ты пролетку
позаимствовал?
– Да хоть бы и так! Одно до другого совершенно не
касается, пролетка – само собой, а газета политическая – само собой…
Борис сделал Мари незаметный знак и вышел в сени. Когда она
присоединилась к нему, он вполголоса спросил:
– Что это за место? Кто эта женщина? Можем ли мы ей
доверять?
– Можете не беспокоиться. Это верная женщина, Серж ее
хорошо знает. Ее мужа убили красные матросы в восемнадцатом году, так что у нее
с большевиками свои счеты. Теперь все хозяйство пришло в упадок, смотритель
больше не нужен. Поэтому сюда никто не ходит, вдова живет тихо, уединенно.
Кроме того, Серж платит ей очень хорошие деньги.
– Новая экономическая политика! – усмехнулся
Борис.
Мари не оценила его шутку, но добавила:
– И место очень удобное. До города близко, а
посторонних людей нет, и подойти сюда незаметно нельзя: единственный путь –
через мост – отлично просматривается…
– Зато и сбежать в случае тревоги не удастся… –
вздохнул Борис.
Они вернулись в кухню.
– Действительно чудодейственный отвар! –
воскликнул Ртищев, повернувшись к двери. – Я словно заново родился!
– Неонила Дмитревна мертвого на ноги поднимет! –
одобрительно сказал Саенко.
Хозяйка польщенно улыбнулась. Была она хоть и не так чтобы
молода, но глаза смотрели весело, приветливо, свое полное тело она носила легко
и все успевала – и на стол собрать, и за больным профессором поухаживать, и с
Саенко переглянуться. Пантелей чувствовал себя как дома, он вообще мгновенно
осваивался на новом месте.
Он помог хозяйке накрыть на стол в горнице. Видно было, что
жили здесь раньше не то чтобы богато, но не по-мужичьи. На стол хозяйка
постелила белую скатерть, положила столовые приборы. Тарелки были хоть и
разномастные, но не битые, неизменная селедка аккуратно разделана и нарезана
мелко.
Шум и топот в сенях возвестили о приходе Сержа и Луиджи.
– Еле выбрались! – сказал Серж, схватив ковш
воды. – Уголовка крепко за налетчиков взялась, скоро Сеньке плохо
придется…
– Как там у них? – спросил Борис.
– Да все нормально, ушли. Филина подстрелили насмерть,
а еще одного ранили. Ну, это уж не к нам претензии. Публику в ресторане они
порядочно пощипали… на нас не в обиде.
К ужину подала хозяйка рассыпчатую картошку с селедкой,
посыпанной крупными кольцами лука, на второе вытащила из печи пирог с морковью.
Саенко внес огромный самовар, хозяйка – чашку мелко наколотого сахару. Чай был
заварен на сушеной малине, и комната сразу наполнилась ароматом летнего леса.
Через некоторое время Саенко обтер лоб полотенцем и
поблагодарил хозяйку.
– Кушайте, гости дорогие! – Та всплеснула
руками. – Какие я раньше кушанья готовила! Муж покойный всегда любил,
чтобы полный стол гостей!
– М-м-м… – протянул Саенко, – а давайте, Неонила
Дмитревна, я вам помогу со стола убрать да посуду вымыть…
Хозяйка и сама сообразила, что разговорилась не вовремя, что
гости ее – люди занятые и болтать попусту им не с руки.
Когда они ушли, Ртищев вздохнул и обвел всю компанию
испытующим взглядом. Очевидно, легкие подозрения у него вызвал только Луиджи –
слишком легкомысленный имел вид в своем клетчатом костюме.
– Я так рад, Борис, голубчик, что вы откликнулись на
мой зов о помощи, – заговорил Павел Аристархович тихо, – поймите меня
правильно, мне самому ничего не нужно, скоро меня не станет, сердце сдает… Но
перед смертью хотелось бы сделать доброе дело – спасти Сашеньку.
– Извините, что перебиваю, профессор, – вмешался
Серж, – но не пора ли перейти к делу? Мы проделали долгий и опасный путь,
времени у нас очень мало, так что назовите место, где скрывается ваша протеже,
и мы начнем операцию по ее переброске в Париж. Нам, извините, за это деньги
платят.
– Понимаю вас, – закивал Ртищев, – простите
старика. Но дело в том, что я не знаю точного места нахождения Александры
Николаевны.
– Объяснитесь, господин Ртищев. – Серж нахмурил
брови. – Вы хотите сказать, что мы с таким трудом притащились в Россию для
того только, чтобы приятно побеседовать с вами?
– Я ведь тебя предупреждала, – насмешливо фыркнула
Мари, – мне с самого начала не нравилось это предприятие, я чувствую, что
добром это не кончится…
– Спокойнее! – Борис встал и положил руку на
спинку стула, где сидел Ртищев, краем глаза отметив, что Луиджи крадется к
двери, чтобы зайти ему за спину на всякий случай. Борис дернул рукавом, так
чтобы только Луиджи мог увидеть кончик лезвия спрятанного ножа.
– Серж, предложите Луиджи сесть на место, –
отчеканил Борис, – а вы, мадам, не извольте каркать, а лучше дайте
возможность господину профессору рассказать все, что он знает.
Ух, как Мари на него посмотрела! Словно два черных кинжала
вырвались из ее глаз. Как будто и не было между ними той мимолетной нежности,
как будто не мечтали о счастье вдвоем.
– Прошу прощения – не мадам, мадемуазель… – Борис
нелюбезно улыбнулся и перевел взгляд на Сержа.
– Говорите, профессор, – сказал тот, одними
бровями велев Луиджи вернуться за стол.
Дело было прошлой осенью. Профессор Ртищев жил тогда у своей
кухарки Меланьи – больше ему некуда было деться. Меланья проработала у него лет
тридцать, жила, как она говорила, на всем готовом и сумела отложить за это
время кое-что на старость. Но все накопления пропали, и, чтобы не умереть с
голоду, Меланья потихоньку носила на толкучку все любовно сбереженные ею
подарки хозяина к ее именинам и церковным праздникам. Проели набор серебряных
ложечек и две расписные деревянные шкатулки, почти не ношенную павловскую шаль
и камчатую скатерть, альбом для фотографий, обитый малиновым бархатом, с
накладными застежками, куда Меланья вклеивала открытки и вырезки из журнала
«Нива». Когда же в прожорливом чреве Сенного рынка исчезли серебряные щипчики
для сахара, фаянсовый кувшин, расписанный лиловыми ирисами, и золотой образок
Казанской Божьей Матери, профессор Ртищев нашел себе небольшой заработок.
