– Ты не понимаешь, – с тоской протянул Петр и
отвернулся, – везунчик.
– Не понимаю я? Петька, положа руку на сердце, неужели
тебе легче было, если бы и я без ноги остался?
– Да ты в уме ли? – Петр даже приподнялся на
кровати.
– Что вы так кричите? – это вошла испуганная Варя.
– Ничего мы не кричим, просто разговариваем, –
сердито ответил Борис.
Варю позвал раненый с другой кровати, она отошла к нему,
стала что-то ласково выговаривать ему, потом подала напиться, немного приоткрыла
окно… Борис смотрел на друга и видел, что глаза Алымова, помимо его воли,
следят за Варей, что бы она ни делала. Он забыл, что Борис рядом, что смотрит
на него, и в лице его проступило такое, что Борис сразу все понял.
– Дурак ты, Петька, – тихо сказал он Алымову и
вышел в коридор.
Варя сказала, что у нее скоро кончается дежурство, она
проводит Бориса к себе домой – тут недалеко, они смогут поговорить.
Варино временное жилище было довольно убогим. Вышла хозяйка
– старая турчанка с длинным загнутым носом, как у Бабы Яги. Варя представила ей
Бориса, как своего брата, но хозяйка, похоже, не поняла или не захотела понять
и смотрела на Варю очень неодобрительно. Они сели рядом на узенький диванчик,
Варя прислонилась к его плечу и затихла.
– Ты измучена, похудела и плохо выглядишь, –
вздохнув, начал Борис.
– Что с нами будет? – прошептала она. – Как
жить дальше?
– Не знаю, – честно ответил Борис, – ничего
про себя не знаю. А что говорят врачи про Петю?
– Операция прошла хорошо, – помолчав, ответила
сестра, – но состояние у него… ты сам видел.
– Видел, – постепенно накаляясь, начал
Борис. – Значит, я правильно догадался, что он просто хандрит? Ты что – не
можешь его расшевелить? Варька, ведь он тебя любит!
– Я тоже его люблю, – просто ответила Варя, –
но он вбил себе в голову, что я хочу остаться с ним из жалости, что я слишком
совестливая, чтобы бросить калеку.
Борис видел, что по щекам сестры бегут слезы.
– Он не хочет со мной разговаривать, он совершенно
отстранился. Когда я подхожу, он отворачивается к стене. Он очень страдает, у
него сильные боли. Доктор говорит, что это нервное, но он не может спать без
морфия.
– Это Горецкий достает тебе морфий? – встрепенулся
Борис.
– Это второй раз всего, мне просто не к кому было
обратиться, а денег нет, – потупилась Варя.
– И долго так будет продолжаться? Ты думаешь, что очень
поможешь Алымову, делая его морфинистом?
– Но что же мне делать? – Варя уже плакала
навзрыд.
– А я откуда знаю? – искренне возмутился
Борис. – Ну, скажи ему про любовь там…
– Говорю тебе, он не поверит! Ведь мы даже не успели с
ним объясниться… Тогда, в девятнадцатом, я уехала из Ценска очень быстро, и с
тех пор мы не виделись, а нашла я его случайно месяц назад здесь, в госпитале у
французов.
– О Господи! – вздохнул Борис.
Он сообразил внезапно, что Варя даже не спросила его, как он
добрался, как жил и воевал в Крыму. Они не виделись почти год, а ее в первую
очередь волновало здоровье другого человека. Борис еще раз горестно вздохнул:
еще полтора года назад он думал, что потерял сестру навеки. Потом нашел, но
вместе они были совсем недолго. Варя уехала в Константинополь, они снова
расстались на год, а теперь приходится признать, что он опять потерял сестру.
Вернее, ее отняли.
– Ну ладно, – великодушно сказал Борис, – для
Петьки мне тебя не жалко.
– Прости меня, Боренька, – она слабо
засмеялась, – ты приехал, и все у нас теперь будет хорошо. Петя
поправится, и мы заживем все вместе, больше не будем расставаться. А в Берлине
делают отличные протезы, я знаю. Только денег нужно много…
– Вот с деньгами туго, – признался Борис. –
Ты-то на что живешь?
– Первое время тратила то, что ты дал, а потом
приходили какие-то люди и передавали деньги от Аркадия Петровича. Теперь платят
немного в госпитале.
– Ты часто видишься с Горецким?
– Окончательно он приехал сюда месяца полтора назад.
Изредка навещал меня, даже в ресторан водил, – Варя улыбнулась. – У
него какие-то дела с англичанами – в ресторане мы встретили одного такого…
мистер Солсбери.
– Кажется, он бывал в Феодосии в девятнадцатом
году, – вспомнил Борис. – А где он сейчас служит, Горецкий то есть?
– Он не говорил со мной о делах, мы больше вспоминали
тебя. Знаешь, он к тебе очень хорошо относится! Всегда с такой теплотой о тебе
говорит… Кстати, кто такая Юлия Львовна? – с чисто женской логикой Варя
сменила тему.
– А разве тебе Аркадий Петрович не все
рассказал? – поддразнил Борис.
– Он упомянул ее случайно в разговоре, но я сама
догадалась, что у тебя с ней что-то было. Она – твоя невеста?
– С чего ты взяла? – удивился Борис. Он вспомнил,
что после событий на Арабатской стрелке он видел Юлию всего два раза, и то
мельком, она была с ним любезна, но ничем не дала напомнить о тех особых
отношениях, что установились у них. Что с ней стало теперь, он не знает.
– Нет у меня никакой невесты, я одинок, потому что
сестра тоже думает о человеке, который совершенно ее недостоин и не заслуживает
такого счастья.
– Он заслуживает, – серьезно сказала Варя. –
И ты тоже заслуживаешь настоящей любви. Мы все слишком много выстрадали за эти
годы. Россию не спасли, хотя пытались. И сделали все, что могли. Настало время
подумать о себе.
– Ты права, сестренка, – согласился Борис. –
Нужно как-то устраиваться в этой новой жизни, на что-то решаться. Выбор только
небольшой.
– Выбора у тебя вообще никакого нет. Я ведь долго здесь
живу, все знаю. Поэтому оставь ты свои амбиции и соглашайся снова работать с
Аркадием Петровичем.
– Да ведь он мне еще ничего не пр??длагал! –
удивился Борис.
– Предложит. Как я уже говорила, он хорошо к тебе
относится.
– Просто я зачем-то ему снова понадобился, –
поправился Борис.
Они поели в маленьком греческом ресторанчике, который
находился в подвале соседнего дома, запивая обед простым молодым вином, после
чего Варя потащила брата в дешевые лавки, чтобы купить кое-что из одежды.
Купили белье и ботинки, потому что после обработки на Принкипе старые ботинки
спеклись и разваливались на глазах.
Хорошенькая горничная в кокетливой белой наколке вошла в
спальню и мелодичным голосом произнесла, раздвигая шторы на окне:
– О мадам, проснитесь!
С постели, заваленной кружевными подушками, послышался
шорох, а потом едва слышный стон. Горничная разбудила Гюзель необыкновенно рано
по ее понятиям – еще не было полудня. Из-под одеяла высунулась очаровательной
формы ручка и нашарила часики на столике возле кровати.
