– Вот так-то, друг любезный, – вполголоса сказал
седой полковник с черной шелковой повязкой на глазу ротмистру, чей тоскливый
взыскующий взгляд выдавал тщательно скрываемое мучительное похмелье, – вот
так-то. Главное в нашей жизни – связи, как раньше было, так и сейчас осталось.
Попал этот подполковник в зятья к Кутепову – и все, карьера ему обеспечена. А
мы с вами обречены ожидать в этой приемной второго пришествия. Да вы, друг
любезный, меня вовсе и не слушаете?
Ротмистр действительно его не слушал, он смотрел вслед
офицерам, удалившимся в кабинет Главнокомандующего. На лице его муки похмелья
сменились выражением крайней заинтересованности, озадаченности и некоей смутной
надежды. Такое выражение бывает на лице нищего бродяги, который находит в грязи
на дороге кошелек и, еще не успев открыть его и ознакомиться с содержимым, по
самой упоительной толщине находки делает вывод, что содержимое его
небезынтересно. Он еще не может вполне поверить, что Провидение решило одарить
его своими милостями, но надежда уже начала согревать его заблудшую душу…
Ротмистр Хренов вышел на улицу. Конечно, к Врангелю ему
попасть и сегодня не удалось. Но он от этого не слишком огорчился: нынче питали
его другие, более реальные надежды. Ротмистр настроился на долгое ожидание и от
нечего делать разглядывал богатые витрины с выставленной в них дорогой турецкой
дрянью – клетчатые модные сюртуки, узкие штаны… Хренова такие вещи мало
интересовали.
Холодно было на улице. В Константинополе, говорят, всегда
жара. Врут! Зимой и здесь холодно. Не так, как у нас, снегу не дождешься, но
если стоишь на улице без дела, то холодно. И выпить хочется.
Сухой холодный ветер крутил по тротуару клубки пыли, обрывки
старых газет на сорока языках. Проходили иногда хорошенькие барышни, на
ротмистра и не глядели – что он им, душа поношенная?
И вдруг в дверях показался тот самый человек.
Хренов встрепенулся. Пошел навстречу, но особенно вида не
показывает, цену себе знает. А человек-то этот сам по сторонам оглядывается,
воровато так… Значит, ротмистр не обознался и тот сам его ищет, понимает, стало
быть… И вышел нарочно один, чтобы не помешал никто.
Ротмистр поравнялся с этим господином, руку к фуражке
приложил и говорит так, как бы между прочим, для начала разговора:
– Неплохая сегодня как будто погода…
– Дрянь погода, – тот отвечает, – причем тут
погода? Вы меня тут для погоды караулите?
– Нет, собственно, – ротмистр обиделся, но не
очень, – я вас тут не поджидал…
Так, прогуливался, как свободный человек, витрины
разглядывал, но раз уж мы с вами встретились, можно и поговорить…
– И о чем же мне с вами, свободный человек,
разговаривать?
– Да уж вы, наверное, знаете, вы человек образованный,
а мы – люди темные… И расходов много в последнее время. Жизнь здесь такая
дорогая – это просто ужас какой-то. Понятное дело – турки эти, мусульмане же,
им до христиан дела нету…
После посещения турецкой бани Борис уснул на узком диванчике
в Вариной комнате как убитый. Сестра рано утром ушла в госпиталь, поручив его
заботам хозяйки. Старуха уразумела наконец, что молодой офицер – это родной
брат ее постоялицы, а вовсе не полюбовник, а может, Борис ей просто
понравился, – многим женщинам, независимо от возраста и национальности
нравились прямой взгляд его серых глаз и открытая улыбка, – так или иначе,
Баба Яга сегодня утром была с ним достаточно любезна и накормила особенной
турецкой простоквашей с горячими лепешками. Борис побрился и причесался перед
крошечным Вариным зеркальцем, а затем отправился в госпиталь.
Алымов выглядел сегодня значительно лучше. Он полусидел на
кровати, держал стоящую рядом Варю за руку и глядел на нее влюбленными глазами.
Они были настолько заняты друг другом, что Борис счел для себя возможным уйти,
не преминув все же ехидно заметить, что у всех влюбленных удивительно глупый
вид. Они даже не заметили его ухода.
– Как вам нравится Константинополь? – спросил
Аркадий Петрович Горецкий.
Они сидели в небольшом, но уютном ресторане на Пери, который
держал веселый толстый итальянец по имени Луиджи.
– Очень не нравится, – вздохнул Борис. –
Кругом шум, грязь, крики, мальчишки чумазые под ноги бросаются…
– Это вы по Галате обо всем городе судите, –
рассмеялся Горецкий. – А в Пери вон – богато и шикарно. Красивый город…
– Мне на красоту смотреть некогда, – ворчливо
ответил Борис, – и денег нет, чтобы по Пери гулять.
– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Вы где
устроились?
– Стыдно сказать, у сестры, – вздохнул
Борис. – Ей и одной-то там тесно. Но в гостиницах такая грязь – в дешевых,
конечно. Одни, прошу прощения, клопы и другие домашние животные…
– Я тоже в гостинице не живу, – согласился
Горецкий. – Хоть и могу себе позволить дорогой отель.
– Помню ваши привычки, – усмехнулся Борис. –
Быть как можно тише и незаметнее… Как это вы в ресторане со мной встречаетесь.
– А вы заметили, что ресторан этот наши с вами
соотечественники отчего-то не посещают? – живо откликнулся Аркадий
Петрович. – Надо сказать, Луиджи от этого только выигрывает – ему не нужно
держать двух здоровенных вышибал, которые выносили бы поздно ночью пьяных
русских офицеров на улицу и укладывали подальше от дверей, чтобы те не могли
вернуться. Так вот, в гостинице я не живу потому, что на свете нет иной страны,
где бы любопытство и подозрительность не возникали бы так быстро, как в Турции.
Тем более сейчас, когда город кишит русскими эмигрантами всех мастей, а также
англичанами, французами и так далее. Я снял дом у зажиточного турка, это здесь
в Пери, на улице Вестринжер, – ох, уже эти турецкие названия! Хозяин –
милейший человек, Джалал-эфенди – чистокровный осман. Он полон чувства
собственного достоинства, такой спокойный опрятный джентльмен. К жизни он
относится философски и к тому же очень нелюбопытен.
– Сами себе противоречите, – хмуро заметил
Борис. – То утверждали, что турки страшно любопытны, а хозяин ваш
оказывается совершенно этим пороком не грешит.
– Вы, как человек недавно приехавший, путаете турок со
всей массой международного сброда – да простят мне мои соотечественники, я не
только их имею в виду! – со всем конгломератом причудливых
национальностей, которыми наводнен Констатинополь. Улицы, где обитают подлинные
османы, отличаются чистотой и удобством. Остальная часть города, как вы успели
заметить, невыносимо грязна. Исключение составляют кварталы, где обитают белые
– англичане, французы… С чисто восточной терпимостью турки предоставляют
каждому идти своей дорогой…
Борис вспомнил, как в девятнадцатом году заходил в Батуме в
маленькие булочные, хозяева которых были сплошь опрятные вежливые турки,
вспомнил царившую в помещениях чистоту и согласился с Горецким.
– Итак, Борис Андреевич, – Горецкий отложил вилку
и посмотрел Борису в глаза, – я никогда не скрывал, что вы мне симпатичны.
К тому же вы достаточно умны, – в этом месте Аркадий Петрович сделал
неуловимое движение бровями, которое означало, что он польстил своему
собеседнику, но так нужно для дела, – а также молоды, интересны и имеете
успех у женщин.
