Горецкий снова поднял бокал с вином и задумчиво посмотрел
его на свет. Луиджи со своего места у стойки что-то крикнул ему и засмеялся.
Полковник рассмеялся в ответ, выпил залпом вино, затем вытер белоснежным
платком испарину на лбу и расстегнул верхнюю пуговицу на френче. Борис,
приглядевшись к полковнику, с удивлением заметил, что он даже помолодел здесь,
в Константинополе.
– Так я, с вашего разрешения, продолжу, – сказал
Горецкий. – Итак, несмотря на безусловную победу на выборах в декабре
восемнадцатого, популярность правительства Ллойд Джорджа стала падать к началу
двадцатого. Ему приходится действовать заодно с французами, то есть с неистовым
старцем Клемансо,
[3]
а тот полон решимости наказать Германию, а
следовательно, и Турцию, как ее союзницу, которые развязали мировую войну.
Союзники, конечно, вышли победителями из этого конфликта,
однако их ресурсы исчерпаны, население стран изнурено и пало духом. Интервенция
в России, как я говорил, да вы и сами знаете, потерпела полный крах. И вот
Ллойд Джордж на встрече Верховного военного совета Антанты предлагает снять
блокаду и возобновить торговые отношения с Центрсоюзом, то есть не с правительством
Советов, а со стоящей вне политики коммерческой кооперативной организацией.
Однако британские консерваторы – два члена кабинета, резко настроенные против
большевизма – Керзон
[4]
и Черчилль, настаивают, чтобы Ллойд
Джордж не шел ни на какие дипломатические соглашения с Советами. И все же
перспектива заключения коммерческих контрактов, выгодных для британской
промышленности, заставила Ллойд Джорджа пытаться достичь экономического
соглашения с Советами.
– Вот как, – не удержался Борис. – Значит,
пока мы воевали в Крыму, англичане уже договаривались с Советами! Торгаши
проклятые! Дождутся, что и у них революция будет!
– Вряд ли, – усомнился Горецкий. – Народ в
Англии не тот, варварства в нем нету. И потом, отчего же вы не допускаете, что
гибкий политик Ллойд Джордж просто решил употребить в борьбе с большевиками
другое средство? Он надеется приручить Советы, достигнув с ними экономического
соглашения. Мирное, так сказать, проникновение капитала в экономику России,
должно способствовать перерождению Советов.
– А вы сами-то в это верите?
– Я – нет, – резко ответил Горецкий. – Я, как
и Черчилль, считаю, что премьер-министр совершает большую ошибку. Но меня в
данном случае никто не спрашивает. Так вот, переговоры продолжаются почти год,
и надо полагать, в скором времени обе стороны подпишут торговое соглашение.
Насколько я знаю, оно не содержит главного пункта, которого больше всего
домогаются Советы – пункта о юридическом признании, однако все понимают, что
заключение соглашения будет означать, что Великобритания де-факто признает
Советскую республику.
– Это конец, – вздохнул Борис. – За
Великобританией потянутся другие страны. Мы потеряли Родину…
– Мы потеряли ее уже давно, – поправил его
полковник. – Как говорится, снявши голову, по волосам не плачут. – Он
пригладил свои поредевшие волосы и пошутил, глядя на давно требующие стрижки
пышные светло-пепельные волосы Бориса: – Разумеется, ваших волос было бы более
жаль, чем моих. Так вот к чему я веду, – начал он, став серьезным. –
Армия не может существовать отдельно от государства. Русская армия, как ранее
Добровольческая, была создана для борьбы с врагами России. Той России больше
нет, стало быть, и армия ей не нужна. У большевиков есть своя собственная
Красная армия. Я принял решение и вышел в отставку. Больше я в армии не служу,
никому не подчиняюсь и призываю вас принять и осуществить такое же решение.
– Но, однако… как-то скоропалительно… – растерялся
Борис.
– Голубчик, Борис Андреевич, вы вступали в армию
Деникина по велению сердца, чтобы защищать Россию! Что вам делать там сейчас?
– Но там будут платить какое-то содержание. Послушайте,
мне ведь совершенно не на что жить! – рассердился Борис. – Работы
здесь не найти, да и делать-то я толком ничего не умею. Кем я был до революции?
Недоучившимся студентом-юристом.
– Мне это известно, – кивнул Горецкий. – Я
хочу предложить вам работу.
– А сами-то вы кто?
– Я – частное лицо, никому не подчиняюсь, работаю от
себя. Платят мне англичане, а за что – я смогу рассказать, только если получу
ваше безоговорочное согласие работать вместе.
– Я должен подумать, – неуверенно пробормотал
Борис. – Я так понимаю, что работа ваша связана с риском и опасностью для
жизни, как и все, чем вы занимались раньше, исключая то благословенное время,
когда я имел удовольствие слушать в Петербурге ваши лекции по уголовному
праву, – Борис улыбнулся. – У меня ведь сестра… да еще Петр теперь
тоже останется без средств к существованию. Потому что у меня сильнейшее
подозрение, что пенсию инвалидам в Русской армии платить никто не собирается.
– Думаю, что это как-то организуется. Пенсия,
разумеется, будет мизерная, но Варвара Андреевна – девушка умная и
трудолюбивая, она найдет позже какую-нибудь работу, я со своей стороны сделаю
все возможное, чтобы ей в этом помочь.
Борис понял, что Горецкий сильно заинтересован в его помощи,
раз даже обещает помочь сестре. Чтобы развеять его колебания, он готов
пообещать, что обеспечит сестру и Петра в случае, если с Борисом что-нибудь
случится.
– Соглашайтесь, Борис Андреевич! – Горецкий
смотрел приветливо и серьезно. – Поверьте, в моем предложении нет никакого
подвоха. Просто мне нужен молодой, интересный, неглупый и расторопный человек
для выполнения некоторых деликатных поручений. Поручения эти – не все, но
многие – будут связаны с дамским полом, у вас такие контакты всегда хорошо
получались – дамы к вам благоволят. Уж не знаю отчего – то ли внешность у вас
располагающая, то ли секрет какой знаете, но качество это в нашей работе очень
и очень полезное. Мы с вами давно знакомы, я вам всегда доверял, несмотря на
некоторую натянутость наших отношений после разгрома Добровольческой армии в
Новороссийске.
Против воли Борис покраснел. Он вспомнил, как обругал
полковника Горецкого на французском миноносце, который подобрал их с Алымовым в
море. А ведь это Горецкий уговорил капитана подождать еще час.
– Подумайте до завтрашнего утра, Борис
Андреевич, – Горецкий махнул рукой, подзывая Луиджи, – и не
беспокойтесь о плате за обед, вы были моим гостем.
Ротмистр Хренов был пьян. В этом, собственно, не было ничего
необычного – он был пьян всегда, когда удавалось раздобыть хоть немного денег.
Ротмистр Хренов сидел в грязном заведении под названием
«Звезда сераля». Содержатель заведения, одесский еврей Соломон Лапидус, приехав
в Константинополь, отпустил длинные янычарские усы, переименовался в
Сулеймана-ибн-Мусу, но по-прежнему торговал скверной водкой.
