– Сейчас вы должны идти, – проговорила она. –
Не нужно, чтобы вас здесь застала полиция. Если хотите, мы увидимся завтра.
– Разумеется, хочу! – вскричал Борис.
– Тогда поедем завтра кататься по бульвару.
– С удовольствием! – Борис уже без принуждения
расцеловал Анджелу в обе щеки и удалился, чтобы добраться без приключений до
квартиры Горецкого на улице Вестринжер или как там она называлась.
Аркадий Петрович, как и было у них условлено, не ложился,
хоть на дворе была глубокая ночь. Слушая подробный рассказ Бориса, он
неодобрительно покачивал головой, так что Борису в конце концов это надоело.
– Должен вам заметить, Борис Андреевич, –
скрипучим голосом начал Горецкий, – что вы очень неосторожны. Дело могло кончится
плохо.
– Сам знаю! – невежливо заметил Борис. – Ну и
порядки в этом городе!
– Нельзя пренебрегать мелкими, ничего не значащими
людьми, – продолжал Горецкий, – такими, как тот официант. Вы его
обидели, и он отомстил, наняв своих знакомых, чтобы вас убить. Восточные люди
горячи и скоры на расправу, а человеческая жизнь в Константинополе ценится не
больше, чем в России.
«До чего же надоели его поучения!» – в сердцах подумал
Борис, но сдержался и вслух ничего не сказал.
– Однако с девушкой вы повели себя правильно, –
продолжал Аркадий Петрович, делая вид, что не замечает, как Борис
поморщился, – с этими певичками, артистками и прочими дамами такого сорта
следует обращаться учтиво и приветливо, выказывая им всяческое уважение. Это
производит на них выгодное впечатление. Напротив, с дамами из высшего общества
позволительна иногда некоторая грубость в обращении, по контрасту это тоже
может произвести на них впечатление и выделить вас из ряда других мужчин…
У Бориса лопнуло терпение.
– Вот слушаю я вас, Аркадий Петрович, и
удивляюсь, – начал он с сарказмом в голосе. – Все-то вы знаете, из
любой области! Даже так называемый женский вопрос, как выражаются теперь в
России, у вас отлично проработан… Ну так и…
– Все, хватит, – рассмеялся Горецкий. – Я
ведь, голубчик, теоретик, люблю изучать человеческую природу, и женскую, в
частности. Но с женщинами ведь никогда ни в чем нельзя быть уверенным, они
существа непредсказуемые. Все мои теории не стоят одного вашего взгляда. Так уж
устроен мир. Не сердитесь за поучения, голубчик, это из прежней жизни осталось,
когда я еще профессором в университете был. Думаю, что с девушкой все у вас
будет в порядке, она заинтересовалась. Держите ее в строгости, но старайтесь не
перегнуть палку. А сейчас оставайтесь ночевать у меня – поздно уже. Но завтра
снимете номер в хорошем отеле – положение обязывает…
Глава 7
Ты – в вытертой кобуре,
Я – в старой солдатской шинели…
Нас подняли на заре,
Лишь просеки засинели.
А. Несмелов
Толстый турецкий полицейский, зябко потирая руки, вперевалку
прохаживался по улице. Он прохаживался здесь не просто так: он соединял
приятное с полезным. Полезным было то, что он, собственно, находился на службе
и выполнял свои полицейские обязанности. Приятным – то, что за выполнение своих
прямых обязанностей он получал от перепуганного русского господина очень
дополнительные и очень неплохие деньги. Перепуганный русский господин жил в
одноэтажном розовом домике на углу и очень боялся, что его ограбят. Звали его
господин Иванов, он был когда-то дивизионным казначеем и у него действительно
были причины бояться. Господин Иванов нанимал для охраны четверых степенных
казаков, которые по очереди несли караул в одноэтажном розовом домике, и кроме
того приплачивал некоторые суммы турецким полицейским за то, что они дежурили в
непосредственной близости к домику, а также за то, что делали они это с
особенной бдительностью. Господин Иванов здраво рассудил, что хотя турецкие
полицейские уступают казакам в ловкости и физической подготовке, но являются
лицами официальными и поэтому могут вызвать большее уважение у возможных
злоумышленников.
Неожиданно к толстому полицейскому подбежал запыхавшийся
мальчишка и закричал:
– Господин постовой! Там богатого эфенди грабят!
Скорее, скорее!
Услышав, что на его участке грабят богатого эфенди,
полицейский забеспокоился. Богатый эфенди – это не какая-нибудь эмигрантская
шантрапа, богатых эфенди нельзя грабить безнаказанно. Ничего не случится с
трусливым русским, пока полицейский разберется с этим эфенди… Переваливаясь,
как жирный селезень, полицейский поспешил за юрким мальчишкой. Мальчишка вел
его, петляя между уличными лотками и разносчиками мелкого товара. Они ушли
довольно далеко от одноэтажного розового домика, и полицейский рассердился. Он
хотел остановить мальчишку и призвать его к ответу – где же он наконец, этот
пострадавший эфенди? – но шпаненок неожиданно исчез, как будто его и не
бывало. Толстый полицейский повертел головой, потоптался на месте, выругался,
вкрапив в свою турецкую речь парочку недавно усвоенных русских выражений, и
потащился обратно. Скверный мальчишка увел его очень далеко от розового домика,
и по дороге полицейскому пришлось даже отдохнуть в одной маленькой кофейне… ну
буквально пару минут.
Как только толстяк покинул свой пост, из-за угла
выскользнули два очень подозрительных субъекта. Один из них был одноглазым.
Смуглое хищное лицо, жесткие щетинистые усы и черная повязка на глазу делали
его похожим на опереточного пирата, однако упругие экономные движения выдавали
в нем человека по-настоящему опасного. Второй сильно хромал, был белобрыс и
веснушчат, но холодный взгляд его блекло-голубых глаз невольно заставлял
вздрогнуть любого.
Подойдя к розовому домику, подозрительные субъекты прижались
к стене по обе стороны от двери. Затем одноглазый постучал. За дверью послышался
скрип отодвигаемого стула, и грубый прокуренный голос осведомился:
– Кого там нелегкая принесла?
Хромой блондин откашлялся и разразился длинной неразборчивой
тирадой на скверном турецком языке. Голос его был неожиданно, почти по-женски,
высок, а интонация – одновременно требовательна и тороплива.
Казак за дверью чертыхнулся и пробурчал:
– Вот ведь нехристи, слова по-человечески не скажут…
Звякнула накидываемая дверная цепь – толщиной чуть ли не с
якорную, – и дверь приотворилась на вершок.
– Ну, чего надо? – В узкой щели показалось
недовольное лицо рослого немолодого казака.
– Крема-лимонада, – ответил в рифму хромой
блондин, одновременно с коротким свистящим выдохом выбросив вперед правую руку
с зажатым в ней прямым австрийским штыком.
Тускло блеснувшее лезвие глубоко вонзилось в глаз казаку и,
с хрустом проломив кость, вышло из затылка. Казак, удивленно крякнув, дернулся,
как наколотый на булавку жук, и обмяк. Белобрысый выдернул штык и отступил в
сторону. Его одноглазый напарник вытащил из мешка большой тяжелый инструмент,
отдаленно напоминающий садовые ножницы, и одним ловким движением перекусил
дверную цепь. Оба злоумышленника шмыгнули в домик.
