– Кто там, Кузьмич? – послышался в коридоре голос
второго казака.
Секундой позже, видимо, почуяв неладное, он выглянул в
прихожую, на ходу передергивая затвор винтовки. Хромой, пригнувшись и прыгнув
навстречу казаку, бросил в лицо ему заранее припасенную в руке горсть махорки.
Казак невольно отшатнулся, схватившись за лицо и закашлявшись. Тем временем
хромой убийца уже преодолел разделявшее их расстояние и с тем же свистящим
выдохом всадил штык в горло казаку. Тот выронил винтовку, захрипел и, обливаясь
кровью, тяжело рухнул на пол в лужу собственной крови.
– Вот те нате, хрен в томате! – удовлетворенно
проговорил убийца и, оттолкнув труп ногой, пошел в глубину домика.
Одноглазый шагал следом.
Господин Иванов, бывший полковник Русской армии, бывший
дивизионный казначей, сидел в самой дальней и самой маленькой комнатке своего
дома и боялся. Он боялся всего и всегда. В детстве он боялся папеньки, потом –
гимназического учителя, а еще больше – инспектора. Потом, когда по прихоти
родителей и по семейной традиции ему пришлось поступить в Павловское пехотное
училище, он боялся всех, начиная со своих товарищей и отделенного Прохорчука и
заканчивая начальником училища генералом Свиристовским.
Однако, несмотря на эту постоянную боязнь, Иванов закончил
училище, а папенькины связи помогли понемногу продвигаться по служебной
лестнице. Поскольку неприятеля (любого, даже гипотетического) Иванов боялся еще
больше, чем коллег и начальников, он пошел по самой безопасной финансовой части
и вполне успешно служил в военном казначействе.
Германскую войну он благополучно пересидел в тылу за оформлением
различных весьма важных бумаг и к семнадцатому году дослужился до полковника… И
тут-то случились одна за другой две революции – одна другой страшнее.
Полковник Иванов понял, что все его прежние страхи были
только предвкушением, предзнаменованием настоящего, стопроцентного, стопудового
страха, который накатил на него в ужасном восемнадцатом году. Полковник боялся
большевиков и эсеров, он боялся ужасных небритых солдат-дезертиров и громадных
матросов, перепоясанных пулеметными лентами и исписанных татуировками, как
забор на базарной площади в Новоржеве. Кроме того, он боялся обыкновенных
бытовых бандитов (это его коллега по казначейству, полковник Зайончковский,
ввел деление бандитов на бытовых и политических). А также, поскольку пользуясь
всеобщей неразберихой полковник Иванов успел кое-что подворовать в родном
казначействе, – он боялся разоблачения. Хотя этого он боялся зря. Армия
развалилась окончательно и бесповоротно, воровали все, кто еще мог, и все, что
еще не было украдено.
Как и многих других, волна страха забросила полковника
Иванова на юг России. Оказалось, что здесь еще страшнее, чем в столицах:
приходилось бояться красных и зеленых, петлюровцев и махновцев… Банд здесь было
просто неисчислимое множество, жители любой деревни могли сколотить банду и
грабить всех, кто только подворачивался – поезда на железной дороге, соляные
обозы, двигавшиеся в Крым или из Крыма, обычные продовольственные обозы,
отдельных незадачливых мешочников и целые артели, случайно уцелевшие помещичьи
усадьбы и соседние деревни, – если те еще не успели создать свою
собственную банду и напасть первыми… И все это скопление бандитов и головорезов
только о том и мечтало, чтобы ограбить и убить несчастного полковника Иванова!
В сложившихся обстоятельствах полковник рассудил, что
безопаснее всего будет находиться в привычной армейской среде, и вступил в
Добровольческую армию, благо там тоже была финансовая часть.
Служба полковника Иванова проходила, как обычно, в мелких
страхах и мелком воровстве, подальше от передовой и поближе к дивизионной
кассе. Полковник со сдержанным оптимизмом воспринял осеннее наступление
девятнадцатого года и с таким же сдержанным пессимизмом – зимнее отступление.
Эвакуация из Новороссийска заставила его поволноваться, но он заблаговременно
нашел нужного человека на пароходе и попал в Керчь одним из первых. Крымская
спекулятивная лихорадка весны двадцатого вызвала у него сдержанный интерес, он
кое-что заработал, но когда Слащов и Кутепов жестко приструнили спекуляцию, был
к этому готов и вовремя «вышел из игры» с маленьким саквояжем ценных
безделушек. Он давно уже чувствовал, что белая карта бита, и подумывал
перебраться при случае в Константинополь. В это время он познакомился и близко
сошелся с очень милым молодым человеком, который служил вторым помощником на
пароходе «Алеша Попович». И вот при окончательной эвакуации Русской армии из
Крыма Иванов не устоял перед искушением.
Накануне посадки на корабли начальник дивизии генерал-майор
Атоев, опасаясь обычной в момент эвакуации неразберихи под расписку принял у
Иванова дивизионную кассу. Закончив формальности, полковник вышел в соседнюю
комнату и вдруг услышал взрыв. Вбежав в помещение, где оставались генерал с
адъютантом, он увидел, что оба убиты случайно залетевшим в окно снарядом
красных. Кофр с уложенной в него кассой стоял на полу, свидетелей не было, в
документах стояла подпись генерала, удостоверяющая, что полковник Иванов кассу
сдал.
Полковник огляделся, схватил кофр, зашел к себе на квартиру
за своим маленьким саквояжем и поспешил в порт на «Поповича».
Дивизионная касса была в свое время обращена
предусмотрительным полковником в золотые царские монеты, поэтому обесценивания
денег он не боялся. Зато грабителей Иванов боялся теперь больше, чем когда бы
то ни было.
Приехав в Константинополь, Иванов нашел одного очень
бескорыстного человека, который за скромное вознаграждение взялся устроить
переезд в Париж, а пока суд да дело, бывший полковник снял розовый домик и
нанял казаков…
И вот сейчас он сидел в дальней комнатке и прислушивался к
страшным звукам, доносившимся из прихожей. Сначала там были слышны голоса
казаков, скрип двери, затем все стихло. Иванов дрожащими руками вытащил из
ящика комода наган, проверил патроны. Затем тихим от страха голосом окликнул
своих бравых охранников. Никто не отозвался. Бывший полковник забился в угол,
заслонившись большим резным креслом, и направил на дверь пляшущий ствол нагана.
Ничего не происходило, в розовом домике царила мертвая тишина, и это было
особенно страшно. Сердце Иванова билось где-то в горле и, казалось, готово было
выскочить от страха. Где-то рядом скрипнула половица, и снова все стихло.
Дольше терпеть неизвестность было невозможно. Иванов отодвинул кресло,
крадучись пересек комнату и приотворил дверь.
И сразу за дверью на него уставились холодные блекло-голубые
глаза.
– Здравствуй, гад мордастый! – с плотоядной
улыбкой проговорил светловолосый веснушчатый человек, и бывший полковник Иванов
окончательно и бесповоротно понял, что до сегодняшнего вечера ему не дожить.
Веснушчатый спокойно, двумя пальцами, взял из трясущейся
руки Иванова пляшущий наган, убрал его в карман своего английского френча и,
втолкнув хозяина обратно в комнату, вошел, хромая, следом. Вслед за первым
грабителем появился второй – смуглый, одноглазый, с кошачьими усами, но он не
показался Иванову таким страшным, как белобрысый. Не потому, что этот
одноглазый пират не был страшен сам по себе – просто в сравнении с голубоглазым
убийцей кто угодно показался бы ягненком.
