– Кто… кто вы такие? – спросил Иванов дрожащим
голосом, просто для того, чтобы нарушить страшную тишину.
– Черти морские! – ответил хромой, по обыкновению,
в рифму. – Ты не бойся, не дрожи, сразу деньги покажи.
– Ка… какие деньги? У меня нет никаких денег! –
Жадность неожиданно взыграла в душе у Иванова, на время пересилив даже постоянный
страх.
– Вы отлично знаете, какие деньги, – брезгливым
тоном вступил в разговор одноглазый. – Украденную вами дивизионную кассу,
господин полковник… Впрочем, какой вы полковник!
– Я ничего не знаю, – чуть слышно прошептал
Иванов, – ничего не знаю ни о какой кассе…
– Ничего не знает, рупь на труп меняет, – зловеще
проговорил хромой, протягивая руки к дрожащему полковнику.
– Это вы зря, господин Иванов, – усмехнулся
одноглазый, – штабс-капитан может вас неправильно понять, – он
покосился на своего хромого напарника, – он может вообразить, что вы не
хотите отдавать деньги… а тогда он рассердится. Штабс-капитан – очень нервный
человек. И его можно понять: шесть тяжелых ран, две контузии… побег из красного
плена… это кого угодно сделает нервным. А тут, понимаете ли, чужая земля,
заграница, и русские офицеры совершенно никому не нужны… В том числе, своим же
русским генералам… и полковникам. А некоторые – пересидели две войны в
казначействе, а потом сбежали с дивизионной кассой… – голос одноглазого
стал совершенно елейным, а в глазах загорелся нехороший огонек, – с
дивизионной кассой… Тут поневоле станешь нервным.
– Так вы офицеры! – с фальшивой радостью
воскликнул Иванов. – Как я рад, господа! Я сейчас распоряжусь, чтобы вас…
угостили… – с этими словами он осторожно двинулся к двери, но голубоглазый
убийца с нехорошей усмешкой заступил ему дорогу, проговорив:
– Усадить да угостить, Никанором окрестить! Ты куда ж
это собрался, мил человек?
– И деньгами… помогу деньгами, в меру своих
возможностей… А насчет дивизионной кассы – это вы зря, это вас ввели в
заблуждение… У меня и расписка имеется, что я кассу передал генералу Атоеву… я
передал, а генерал принял…
– Ага, – ласково поддакнул одноглазый, –
принял… на том свете… – и тут же, схватив Иванова за грудки, рявкнул: –
Подтереться можешь своей распиской, гнида тыловая! Боевые офицеры с голоду
дохнут, а ты сидишь тут на деньгах! А ну, шкура, быстро показывай, где деньги
спрятал!
А сбоку выдвинулся хромой, уставился на Иванова блеклыми
пустыми глазами и проскрипел:
– Хватит нам с тобой скучать, надо дяденьку кончать.
– Видите, господин Иванов, – снова ласково
заговорил одноглазый, – штабс-капитан начинает нервничать. Так что вы уж
будьте любезны, не сердите его, покажите, где деньги.
Иванов затравленно огляделся и понял, что помощи ждать
неоткуда и надеяться не на что. Он отошел в угол комнаты, оглядываясь непонятно
зачем на своих страшных гостей, подцепил вторую с краю половицу и потянул на
себя. В полу открылся тайник – емкость вроде глубокого ящика, в котором уютно
покоился плотный кожаный кофр, а рядом с ним – маленький саквояж с прежними
накоплениями. Иванов тяжело вздохнул, расстегнул кофр… Тускло заблестело
тяжелое николаевское золото. Грабители придвинулись ближе, наклонились,
заглядевшись. Иванову пришла в голову неожиданная мысль. Он открыл застежки
саквояжа, распахнул его. В глаза полыхнуло жарким сверканием драгоценностей.
Грабители склонились ниже. Блеск притягивал, опьянял, завораживал… Иванов,
стараясь не дышать, на четвереньках отполз от тайника, подкрался к двери,
скользнул за порог, на цыпочках перебежал две пустые комнаты, выбежал в
прихожую… Вот она, спасительная дверь, выход из дома, еще несколько шагов – и
он спасен! Не будут же эти ужасные люди убивать его на улице. Там должен
дежурить турецкий городовой, этот, как его зовут… Ахмет, он спасет, полковник
платит ему большие деньги за бдительность.
Иванов бросился к двери, но споткнулся обо что-то, зацепился
ногой и упал. Он оглянулся – что это такое? Холодное, отвратительное… Казак
Нечипоренко, широкоплечий рябой детина, лежал на полу с перерезанным горлом,
весь залитый кровью, и смотрел на полковника равнодушными мертвыми глазами. Это
об него споткнулся Иванов, на него упал, измазавшись густеющей темной кровью.
Вместо того, чтобы помочь полковнику, защитить его от лихих людей, казак
остановил его на пути к спасению… Иванов на дрожащих от ужаса ногах поднялся,
шагнул к порогу, не в силах отвести взгляда от мертвых глаз казака.
А в дверях уже показался хромой убийца.
– Куда ж ты, соколик? – проговорил он тихим
скрипучим голосом и неожиданно одним огромным шагом преодолел разделяющее их
расстояние.
Иванов перевел взгляд с мертвых карих глаз Нечипоренко на
такие же мертвые голубые глаза убийцы, трудно было решить, какие из них
страшнее. Хромой с нечеловеческой силой взмахнул штыком, проткнул им бывшего
полковника насквозь и пригвоздил к стене. Иванов засучил ногами, изо рта у него
потекла струйка крови. Он все еще был жив, когда убийцы выносили из домика кофр
с ворованной кассой и саквояж с драгоценностями, которые тоже были по сути дела
ворованными, хотя Иванов привык считать их уже собственным честно нажитым
имуществом.
Выходя, одноглазый пират оглянулся на бывшего полковника и
вполголоса, как бы размышляя вслух, проговорил:
– Добить, что ли? А, черт с ним, сам помрет! – и
хлопнул на прощание дверью.
В глазах у Иванова начало смеркаться. Ему привиделось
почему-то, что он – опять ученик третьего класса гимназии и не выучил
латинского урока. Строгий учитель оглядывает класс, думая, кого бы вызвать к
доске. Его взгляд перемещается по рядам, неумолимо приближаясь… И вот наконец
он остановился на маленьком Николаше, и гулкий повелительный голос произнес:
– Иванов!
И все кончилось.
Борис лежал на широкой кровати в номере шикарного отеля,
который он снял три дня назад по приказу Горецкого, и блаженствовал. К его
плечу прижалось нежное плечо Анджелы. Не открывая глаз, Борис протянул руку и
погладил шелковистую кожу. Анджела проворковала что-то по-итальянски.
Их роман развивался бурно и стремительно. Борис был щедр на
подарки и обеды в дорогих ресторанах, обращался с Анджелой почтительно и не
требовал немедленной близости. Ему казалось, что он действительно понравился
ангелоподобной мадемуазель. Она всегда так трогательно смущалась, когда он
дарил ей очередную драгоценную безделушку, даже отказывалась, говорила, что ей
ничего не нужно, достаточно только его, Бориса, внимания и нежности.
К исходу четвертого дня их знакомства Борис полностью
уверился, что Анджела не на шутку им увлеклась, и даже начал испытывать по
этому поводу чувство вины, а также сердился на Горецкого за то, что тот хотел
сделать Анджелу пешкой в своей хитрой игре. Но Горецкий требовал ежедневных
подробных отчетов и вчера вечером велел Борису изложить Анджеле как бы случайно
некоторые сведения из его легенды. Легенду они разработали такую.
