– Усики он то приклеит, то сорвет, и шляпы тоже
меняет, – усмехнулся Борис. – Утром был в котелке, а потом надел
такой… пирожок. Скоро до чалмы дойдет!
– Вы напрасно смеетесь! Где вы его видели?
– У отеля видел, потом вечером – когда Анджелу в
«Грезу» провожал… Один Бог знает, как мне надоели ее песенки!
– Это ваше личное дело, – сухо заметил
Горецкий, – служба есть служба, она никогда не бывает приятной.
– Ну… – замялся Борис, – я бы так не сказал.
И еще я того типа заметил сегодня днем, когда хотел в госпиталь зайти, –
Петра навестить да сестре немного денег передать.
– Надеюсь, в госпиталь вы после этого не пошли?
– Разумеется, не пошел, за кого вы меня принимаете,
Аркадий Петрович, право слово! Чтоб я еще сестру родную подставлял под удар!
Только Варвару так и не повидал, а она небось волнуется – куда это я подевался?
– К Варваре Андреевне я уже посылал Саенко.
Саенко был верным ординарцем полковника Горецкого, который
последовал за ним в Константинополь. Он обладал удивительным качеством везде и
в любой ситуации чувствовать себя как дома, быстро освоился за границей и легко
договаривался о любом деле с турками, хотя языка не знал.
– А вы уверены, что этот подозрительный тип не
проследил вас до моего дома?
– Я был осторожен, сумел уйти от него на Пери – там
такое столпотворение, сами знаете.
– Гм, но все же, Борис Андреевич, надо нам с вами
менять тактику. Слежка говорит о том, что вами заинтересовались. Ваша
прелестная пассия несомненно рассказала о вас своей подруге. А то, что послали бездарного
типа, так это, во-первых, с их стороны предварительная прикидка, а во-вторых,
они же не знают, что вы выполняли многие мои поручения и научились определять
слежку.
– И еще многому другому, необходимому в нашей с вами
профессии, – вздохнул Борис.
– Все же, голубчик, нашим вечерним беседам пришел
конец, – твердо проговорил полковник. – Как я ни стараюсь выглядеть
незаметно, думаю, что компетентным людям известны мои связи с англичанами. Так
что если нас с вами увидят вместе – вся операция полетит в тартарары.
– Значит, как раньше, в Феодосии – через Саенко?
– Нет, тут Саенко не подходит. Если вы сумеете
заинтересовать соратников Гюзели по-настоящему, то слежку за вами будут вести
профессионально, так что каждый ваш шаг будет на виду. Вы не должны до поры до
времени вызывать у них ни малейших подозрений. Придется нам общаться при помощи
почтового ящика. Каждый вечер вы будете составлять краткое донесение и
оставлять его в ресторане у Луиджи – он предупрежден, так что всегда будет
принимать у вас плату сам, таким образом вы сможете передать ему донесение
незаметно.
– Да, но мои ежедневные посещения Луиджи тоже способны
вызвать подозрения! Правда, я могу, конечно, послать коридорного или лакея,
если хорошо заплатить ему…
– Боже вас упаси! – Горецкий даже вскочил с
кресла, в котором сидел, рассеянно посасывая нераскуренную трубку. – Дело
в том, что гостиничная и домашняя челядь кишит чернокожими различных
национальностей. В основном это арабы – алжирцы, марокканцы, жители Египта, а
также негры и метисы всех мастей. И все эти чернокожие только друг с другом
по-настоящему откровенны и только своему брату расскажут всю правду. А белый
человек должен сразу же отказаться от всякой попытки завоевать их доверие.
Именно поэтому здесь я не могу использовать в полной мере способности и
общительность Саенки. Вы же помните, как ловко ему удавалось получать
информацию и вообще входить в доверие к простым людям там, в России? Здесь – не
то, да и языка он не знает. Конечно, теперь, когда в Константинополь хлынул
поток русских беженцев, возможно, и появится в отелях русская прислуга, но пока
до этого далеко.
Помните, Борис Андреевич, что «золотой ключ», имеющий
магическое действие повсюду, здесь, на Востоке, вовсе не обладает таким
свойством. Иной пройдоха – коридорный, естественно мусульманин, и денежки у вас
с удовольствием возьмет, а поручение не выполнит. А вам поклянется, что все
сделал как надо. Это же у них просто доблестью считается – обмануть иноверца!
Иное дело – прислуга в европейских отелях, – в голосе
Горецкого послышались мечтательные нотки, и Борис понял, что полковник снова
ударился в воспоминания. – Швейцары и лакеи в отелях Парижа, Брюсселя,
Монте-Карло и других городов говорят на нескольких языках, обладают
наблюдательностью и острым умом. Они мастера в искусстве отгадывать разные
незнакомые им вещи и еще больше преуспели в умении держать язык за зубами. Но,
обладая известным умением, можно заставить их проболтаться. Только не взяткой.
Прислуга в крупных отелях слишком уважает себя и к тому же держится за место.
Избави вас Бог, Борис Андреевич, использовать такие грубые приемы, как подкуп.
Вы не узнаете ничего серьезного. Обращайтесь к ним с уважением и тогда вполне
можете ожидать от них помощи.
Борис хотел было прервать полковника, сказав, что они
находятся в Константинополе, и что в наше смутное время может так случиться,
что ему, Борису, никак не понадобится знание психологии европейской прислуги
хотя бы потому, что он может не попасть в Париж или в Монте-Карло. Но он
сдержал первый порыв, поглядел на Горецкого и улыбнулся. Снова на носу
полковника сидело пенсне, и он выглядел добрым профессором. Борис в который раз
поразился такой метаморфозе.
Он прислушался к себе и отметил, что пространные лекции
Горецкого, произносимые им менторским тоном и, как он считал раньше, унижающие
его, Бориса, достоинство, больше не вызывают раздражения. Вообще Борис стал
гораздо спокойнее здесь, в Константинополе. Исчезли надрыв и приступы
бессильного бешенства. Все в прошлом, Горецкий прав: они потеряли Россию
навсегда. Только иностранцы могут думать, что большевики не удержатся у власти.
Русские, воевавшие с красными, твердо уверены: если уж не удалось победить
Советы с оружием в руках, то все кончено. Так просто большевики власть не
отдадут, а немногочисленные бунты утопят в крови.
Профессорский сын, человек мягкий и интеллигентный, Борис
долго не мог найти себя в революции. Два года понадобилось ему для того, чтобы
решиться перейти непосредственно к борьбе с красными. И за последующие два года
на фронте из характера Бориса исчезла былая мягкость, война выжгла его изнутри.
Зато теперь к нему пришла зрелость. Слишком много пережито
было за предыдущие годы, в душе он чувствует себя старше и мудрее своих лет.
Огрубевший в боях и походах, здесь, отъевшись и одевшись в приличный костюм, он
вспомнил все уроки приличных манер, преподанные ему в свое время матерью.
Полковник Горецкий перехватил улыбку Бориса и смутился:
– Простите, голубчик, снова я увлекся. Старость,
наверное, все на воспоминания тянет…
И поскольку Борис не стал разуверять полковника, тот совсем
расстроился и сухо закончил:
– Стало быть, если не сможете побывать в ресторане
Луиджи, то оставляйте донесение в парикмахерской мосье Лиможа. Садитесь всегда
в кресло, крайнее справа, и засовывайте незаметно бумажку между подлокотником и
собственно сиденьем. Ни у кого не возникнет подозрения, что человек посещает
парикмахерскую каждое утро. Мишель, так зовут парикмахера, работает на
англичан, а владелец ресторана Луиджи – лично на меня. То есть он не работает,
а делает мне любезность. Так что предпочтительнее общаться через Луиджи.
