Генрих приехал в Брюссель и снова обратился за помощью в
Международное бюро тайной агентуры. Выслушав его требования, сотрудник бюро
подумал немного, а потом сказал, что у него есть на примете подходящий человек.
Это некая Гюзель, турчанка по происхождению, которая уже много лет не была на родине.
Она жила и работала преимущественно в Европе. Но сейчас так сложилась ситуация,
что из Европы ей необходимо исчезнуть на некоторое время, так что она с
радостью согласится работать на господина доктора.
Они встретились в ресторане. Дама, одетая в простой, но
дорогой темный костюм, присела за столик Генриха и приподняла вуаль. При виде
ее красоты даже видавший многое доктор на миг потерял дар речи. Впрочем, он
быстро опомнился и, поглядывая исподтишка на прекрасную турчанку, стал
размышлять, не слишком ли заметна она будет в Константинополе и не помешает ли
это работе. Ведь даже здесь, в холодной Европе, красота этой женщины не смогла
оставить его равнодушным. А что будет, когда она появится в Константинополе?
Там, на родине, она еще больше похорошеет. Все женщины рядом с Гюзелью выглядят
поблекшими, как вчерашняя орхидея в петлице.
Подумав хорошенько, Генрих решил, что мужчины будут роиться
над прекрасной турчанкой, как пчелы над душистым цветком, и в их гудящей толпе
останется совершенно незаметной ее тайная деятельность. Однако, когда они
приступили непосредственно к деловой беседе, выяснилось, что прелестная Гюзель
обладает весьма жесткой хваткой. За свои услуги она заломила такую цену, что,
находись господин доктор в иной обстановке, он просто присвистнул бы от
возмущения. Заглянув в бездонные синие глаза, Генрих уступил, но немного.
Гюзель торговалась как на восточном базаре, но в Генрихе фон Кляйнсте
проснулось прусское упрямство, и чары прекрасной турчанки не в силах были его
победить. В конце концов Гюзель сдалась, но только потому, как понял Генрих,
что ей срочно нужно было уехать из Европы.
Кроме Гюзели, ему больше никто не был нужен. Он сумел
сохранить почти всю свою агентуру. Кое-кого из агентов соблазнил высоким
жалованьем, кое-кого припугнул компрометирующими материалами, которые собирал
весьма тщательно, с истинно немецкой аккуратностью.
Гюзель оказалась просто бесценным сотрудником. В любое время
дня и ночи мужчины всех национальностей были готовы пасть к ее ногам. Они
теряли голову от восхищения и теряли контроль над своими словами и мыслями.
Работа начала продвигаться особенно успешно, когда Генриху в голову пришел
очень смелый, хотя и рискованный план.
В модном русском кабаре «Кокошник» на Пери царило
обыкновенное для этого заведения нервное веселье. На площадке эстрады, как в
любом русском заведении, расположились цыгане – кружились пестрые юбки женщин,
сверкали блестками яркие жилеты мужчин, звенели мониста. Плясуньи ловко, на
лету, подхватывали протянутые посетителями фунтовые бумажки.
Борис под руку с Анджелой вошли в зал. К ним тотчас
подскочил метрдотель и повел к заказанному столику. Когда разобрались с картой
вин, Борис незаметно огляделся.
– Они там, в углу, – шепнула Анджела, – скоро
я тебя представлю.
За угловым столиком сидели четыре человека – трое мужчин и
женщина. Эта женщина обладала такой внешностью, что никто, взглянув на нее один
раз, не удержался бы от искушения посмотреть на нее снова и снова. Гладко
зачесанные на маленькой, гордо посаженной голове, черные волосы блестели,
словно темное зеркало, соперничая с мраморной белизной высокой лебединой шеи и
точеных алебастровых плеч, но самым поразительным в ней были глаза – у этой
восточной красавицы, казалось, только что выпорхнувшей, точнее, царственно
выплывшей из гарема средневекового султана – глаза были как два горных озера –
синие и холодные, в пол-лица, и такие бездонные, что утонуть в них ничего не
стоило. Сильно декольтированное черное вечернее платье с отделкой из перьев и
сверкающих стразов довершало ее облик.
Рядом с этой женщиной любой мужчина показался бы жалким
уродцем, однако ее сосед – рыжий, толстый, с изрытым оспой лицом, лет
пятидесяти с лишком, был настолько переполнен энергией, настолько кипуч и
активен, что умудрялся затмевать даже свою прекрасную спутницу, и взгляды
посетителей кабаре обращались к их столику не столько из-за нее, сколько из-за
него. Впрочем, это объяснялось еще и тем, что он был известным в городе
богачом, владельцем множества жилых домов, гостиниц и ресторанов. Да, это был
греческий магнат Казанзакис. Именно из-за него к угловому столику уже дважды
подходил хозяин кабаре Казимир Дембич, искательно улыбаясь и спрашивая, всем ли
довольны дорогие гости.
Два других человека были куда менее заметны: мужчина средних
лет с небольшим шрамом на щеке и благородной сединой на висках, в английской
форме без погон, и смуглый молодой человек в малиновой черкеске с газырями.
– Наверняка, полковник, у вас какое-то тайное поручение
от барона Врангеля, – с легкой усмешкой говорила прекрасная турчанка
мужчине со шрамом, – вас никогда не застанешь дома, вы вечно общаетесь с
какими-то подозрительными людьми, и самое главное – у вас все время такой
загадочный вид… Признайтесь, вы готовите новый десант в Россию.
– Гюзель, – полковник улыбнулся, но его улыбка
из-за шрама вышла несколько кривой, – Гюзель, мы оставили всякую надежду
на возвращение в Россию… во всяком случае, пока. Может быть, позднее, когда
большевики приведут доставшуюся им страну на грань катастрофы – ведь у них, как
известно, государством управляют кухарки, – может быть, тогда мы
вмешаемся, но не сейчас… Мы и так заплатили слишком высокую цену.
На эстраду вышла ослепительно красивая цыганка лет
пятнадцати, знаменитая Маша, и начала чистым глубоким голосом: «Ехали на тройке
с бубенцами…»
Анджела встретилась глазами с красавицей-турчанкой, та
кивнула ей, разрешая приблизиться. Анджела привстала со своего места. Борис
собрался было последовать ее примеру, но тут произошло событие, которого
сидящие за столиком никак не ожидали.
К угловому столику подчеркнуто твердой походкой подошел
необыкновенно бледный офицер в черном корниловском мундире. По всему было
видно, что он мертвецки пьян.
– Ба, полковник! – воскликнул офицер с деланной
радостью. – И вы здесь! Празднуете счастливое избавление от невзгод и
опасностей войны? Или вы уже не полковник? Погон я у вас что-то не вижу!
– Капитан Лихачев, если не ошибаюсь? –
настороженно взглянул полковник на подошедшего. – Вы, как я понимаю, тоже
гуляете – отчего же мне нельзя?
– Я-то гуляю с горя, – отвечал капитан,
раскачиваясь с пятки на носок, – поминаю боевых товарищей, которым не так
повезло, как нам с вами… А вы, полковник, помните ли четвертую роту? Четвертую
роту корниловского полка, которая почти вся полегла, благодаря вашей…
любезности?
Корниловец побледнел больше прежнего, и щека его неожиданно
и неприятно задергалась.
В зале на мгновение наступила тишина, только звонкий Машин
голос выводил: «Ах, когда бы мне теперь за вами…»
– Капитан, вы забываетесь! – молодой человек в черкеске
приподнялся из-за стола.
