– А велика ли охрана? – полюбопытствовал Борис.
– Четверо казачков, и всех уложили.
– Ну, так здесь не обошлось без моих знакомцев –
капитана Сивого и его дружка.
И Борис рассказал про неудавшееся ограбление ювелира
Серафимчика.
– Ну и ну! – воскликнул пораженный
Горецкий. – Еще раз вы подтверждаете миф о свой феноменальной везучести! И
так спокойно сидите… вы же знаете, где базируются эти члены тайного общества!
– А что я, по-вашему, должен делать? – взбеленился
Борис. – Сдать их всех турецкой полиции? Начать с того, что в полиции мне
никто не поверит, а пока суть да дело, запихнут в каталажку.
– Уж это точно, – поддакнул Горецкий, вспомнив
есаула Чернова.
– И потом, оставшийся в живых капитан Сивый не появится
больше в той пивной, – он боится, так как знает, что я на свободе и могу привести
туда полицию. Но я этого никогда не сделаю, потому что не собираюсь подставлять
под удар простых офицеров, которые честно воевали в России, а потом от отчаяния
поверили в красивые речи про новую жизнь! Если бы они знали, что на самом деле
под маркой тайного общества действует банда грабителей и убийц, многие
отказались бы…
– Да-да, вы правы, тут нужно просто как-то выявить их
лидеров, тогда все само развалится, – согласился Горецкий. – Вот что,
Борис Андреевич, сейчас я в дела англичан вмешиваться не должен, потому что
буду занят расследованием. А вам в город показываться никак нельзя – узнают и
убьют. Так что посидите денек-другой взаперти, отдохните. Вот Саенко вам
компанию составит.
Борис так устал, что не решился спорить.
Глава 13
И в последний миг, почти во сне,
Теряя кровли грохочущий бубен,
Думает о женщине, ее – нет,
Но она – будет.
А. Несмелов
Акоп Мирзоян сразу же почувствовал оживление, царившее на
бирже. Посторонний человек этого не заметил бы, но Акоп, слава Богу, уже не был
здесь посторонним, он быстро освоился в этом тесном и своеобразном мирке
здешних финансовых воротил.
Биржевое оживление было заметно по особенному блеску глаз
маклеров, по характерной лихорадочной суетливости их движений, по нервозно
повышенному тону голосов.
Увидев хорошего знакомого, с которым Акоп встречался сначала
в Одессе, где его звали Жоржем Рапопортом, а потом в Новороссийске, где тот
стал Джорджо Рапотти, Акоп шагнул навстречу и тихо спросил, заглядывая в глаза:
– Ну? Жорж, ну? «Петролеум»? Не-ет? Жорж по обыкновению
опустил взгляд и, придвинувшись еще ближе, сказал одними губами:
– «Батумойл».
Сказанного было достаточно. Это все объясняло. Акоп всегда
умел сложить два и два и получить в результате хороший навар. Он сразу же
вспомнил негромкие разговоры о том, что новые турецкие власти собираются ввести
войска в Батумскую область, и понял, что это свершилось, а в результате такого
поворота событий акции компании «Батумойл», продававшиеся в последнее время
дешевле бумаги, на которой их печатали, неизбежно должны были поползти вверх.
Акоп кинулся покупать.
– Сколько?
– Семь.
– Беру по двадцать девять. Не-ет?
– Уже восемь.
– Беру! Беру! Беру!
Со всех концов зала доносилось эти магические, сводящие с
ума слова: «Беру! Беру на все!»
Мистер Ньюкомб вошел в спальню Гюзели быстрыми широкими
шагами, словно мчащаяся по следу оленя серая гончая. Горничная еле поспевала
следом, безуспешно пытаясь задержать англичанина.
Гюзель приподнялась на подушках и бросила на свою служанку
испепеляющий взор.
– Я не смогла! – воскликнула несчастная
девушка. – Я не смогла его остановить! Он ничего не слушает!
– Я достал! – торжествующе провозгласил мистер
Ньюкомб. – Я принес!
– Пошла вон! – зло бросила Гюзель горничной и
повернулась к англичанину: – Томас, что вы себе позволяете?
– Я достал очень важные документы! В голосе его были
смешаны в равных частях очень сложные чувства. Во-первых, в нем звучало
торжество: он сделал почти невозможное, достал документы невероятной важности,
проявив чудеса находчивости и необычайную ловкость. Во-вторых, слышался
трагический пафос: он пошел на преступление, на предательство священных
интересов Британской империи, которым служили бесчисленные поколения его
предков и он сам до определенного момента. В-третьих, можно было уловить в его
голосе и нотки самолюбования, декадентского романтизма: вот, мол, до какой
низости, до какого ужасного преступления дошел я ради прекрасных глаз
восхитительной турчанки… При этом он как-то забывал о долговой расписке на
девять тысяч фунтов стерлингов. Короче, в голосе мистера Ньюкомба звучали
интонации, роднящие его с шекспировским Кориоланом, – смесь героизма и
предательства.
– Томас, – недовольно поморщилась Гюзель, – у
вас вошло в привычку будить меня по ночам из-за всякой ерунды.
– Ерунды?! – повторил мистер Ньюкомб как
эхо. – Это не ерунда! Я раздобыл для вашего друга копии протоколов
предварительных переговоров большевистского министра Чичерина с представителями
Кемаля Ататюрка!
Гюзель лениво потянулась и, тщательно скрывая охватившее ее
возбуждение, безразлично бросила:
– Всего лишь копии… ну ладно, оставьте их там, на
столике, и приходите ко мне в более приличное время, когда я наконец высплюсь и
приведу себя в порядок.
– Нет! – воскликнул англичанин, на которого
внезапно накатил приступ осторожности. – Нет, это невероятно важные
документы. Я очень рисковал из-за них, и я передам их только в собственные руки
вашего бельгийского друга. И только в обмен на мою долговую расписку, –
добавил мистер Ньюкомб, краснея от собственной меркантильности.
– Да-а? – протянула Гюзель, удивляясь неожиданно
прорезавшейся в английском болване практичности и лихорадочно соображая, как бы
его все-таки обдурить. – Ну хорошо, Томас, приходите ко мне к четырем
часам, мой друг будет вас ждать.
Едва за англичанином захлопнулась дверь, Гюзель, как ракета,
вылетела из постели и вызвала горничную. Через полчаса она была уже умыта и
одета, а у крыльца ее ждал извозчик.
Первым делом она бросилась в известную кондитерскую лавку на
Пери.
Подъезжая к кондитерской, она еще издали увидела, что лавка
закрыта, а у дверей толкутся полицейские. Ударив извозчика зонтиком в спину,
Гюзель приказала ему проезжать мимо кондитерской, не замедляя хода. Здесь явно
был провал.
Она приказала ехать на Таксим, где в лавчонке часовщика была
еще одна явка, предназначенная для экстренных случаев – именно таких, как
сегодняшний.
Когда пролетка выехала на площадь, Гюзель приподнялась на
сиденье и посмотрела в окно часовой мастерской. В окне не было английских
каминных часов, что обозначало провал явки.
