Гюзель оглянулась. Интуиция не обманула ее. Недаром ей
казалось, что кто-то буравит взглядом ее спину. Следом за ее пролеткой ехал тот
же черный крытый экипаж, который она заметила еще за полчаса до этого на Пери.
Гюзель снова ткнула извозчика зонтиком. Когда недовольный
возница повернулся к ней, она наклонилась к нему как можно ближе и стала
вполголоса его инструктировать.
Развернувшись на площади Таксим, извозчик торопливо погнал
вниз, на Галату. Здесь он долго петлял в лабиринте узких грязных улочек, где
едва мог проехать один экипаж. Следом за ним неотрывно двигалась черная
пролетка с поднятым верхом. Наконец извозчик остановился возле дешевой кофейни.
Пассажирка, стройная барышня в светлом плаще и шляпке с вуалью, покинула экипаж
и вошла в заведение. Двое пассажиров черной пролетки некоторое время ждали ее
возвращения. Наконец, почувствовав неладное, один из них вошел в кофейню.
Увидев, что барышни внутри нет, он в два счета нашел второй выход на другую
улицу. Агент вернулся к своему экипажу, чтобы объехать квартал и продолжить
преследование… Но перегородивший им дорогу турецкий извозчик к этому времени
снял со своей пролетки колесо и долго, красочно и темпераментно объяснял
нервным господам, что у него сломалась ступица и он никакими силами не может
освободить им дорогу, видно, такова уж воля Аллаха.
Тем временем Гюзель, быстро пробежав несколько кварталов по
грязным и небезопасным улицам, поняла, что оторвалась от преследователей,
перешла на шаг и огляделась. В этом районе города хорошо одетой женщине не
следовало появляться одной, а найти извозчика было почти невозможно. Редкие
прохожие бросали на нее взгляды, не сулящие ничего хорошего. Однако уже близко
было место, к которому она стремилась – последняя явка, лавка старьевщика
неподалеку от базара Карасонлы.
Гюзель прибавила шагу, она снова почти бежала. Вся ее
надежда была теперь на эту последнюю явку. Необходимо любой ценой передать шефу
сообщение о сегодняшнем визите Ньюкомба, и передать срочно, чтобы шеф успел
принять решение и подготовить все, что нужно, до четырех часов. А времени
оставалось уже совсем немного.
Самое ужасное, что Гюзели не с кем было посоветоваться, не с
кем обсудить создавшееся положение. Все неприятности начались с этого русского
– Бориса Ордынцева. То есть, они начались с его знакомства с этой дурехой
Анджелой. Мало того, что девчонка поверила его россказням, так она еще и
влюбилась в него без памяти! Притащила его к Гюзели, убедила, что он – нужный
человек. И вот, после первой же проверки, выяснилось, что Борис не тот, за кого
себя выдает. Она, Гюзель, сумела выпутаться из трудного положения, Бориса
должны были взять прямо на улице, и после допроса он бы исчез, как будто и его
не было. Этой гусыне Анджеле она собственноручно надавала оплеух и велела
немедленно убираться в Брюссель, а там затаиться и ждать, когда за ней явятся.
Но относительно Бориса планам Гюзели не суждено было осуществиться. Судя по
тому, что две явки провалены, а за ней самой установлена слежка, те люди, что
стоят за Борисом, уже полностью в курсе его провала и приняли свои меры.
Впереди показалась лавка старьевщика, последняя надежда.
Гюзель бросила взгляд на окно. К стеклу был прилеплен картонный квадратик:
«Старье берем. Тряпки, кости, старые вещи».
Это значило, что здесь все в порядке. Если бы старьевщик
почувствовал опасность, он должен был снять эту записку и заменить другой:
«Берем все, что никому не нужно». Конечно, если бы он успел это сделать.
Гюзель оглянулась по сторонам и осторожно шагнула внутрь
лавки.
После яркого солнечного света в первый момент она почти
ничего не видела. Постепенно глаза привыкли к освещению, и Гюзель разглядела
низкие закопченные своды и убогое грязное помещение, заставленное старыми
чугунами, глиняными горшками, мятой медной посудой, ржавыми светильниками,
заставлявшими вспомнить сказки «Тысячи и одной ночи». Тут же валялись в
живописном беспорядке груды всевозможного тряпья – от парадного мундира
корниловского офицера и аккуратного английского френча до поношенного турецкого
женского платья вкупе с чадрой.
Среди всего этого потертого изобилия сидел хозяин –
маленький сморщенный старичок.
Гюзель шагнула к нему, торопливо произнося слова пароля:
– Не купите ли вы у меня бисерную сумочку хорошей
работы? – и осеклась: ее испугало озабоченное и виноватое выражение лица
старьевщика.
Она испуганно огляделась и боковым зрением заметила позади
себя какое-то движение. В ту же секунду Гюзель увидела, что старик глазами
делает ей знаки, указывая на обтрепанную ширму у себя за спиной.
Она кинулась к этой ширме. Сбоку наперерез ей бросился
неизвестно откуда выскочивший мужчина. Гюзель, не снижая темпа, изо всей силы
пнула его в ногу острым носком туфли, услышала крик боли и, не оглядываясь,
нырнула в закрытый ширмой проход. В следующую секунду она оказалась на узкой
грязной улочке, резко забирающей вверх, побежала по ней во весь дух. Сзади
послышался громкий топот. Гюзель промчалась мимо груды бочек и ящиков,
аккуратно сложенных, должно быть, возле задней двери дешевой продуктовой или
рыбной – судя по запаху – лавки. Девушка наклонилась, выдернула нижний ящик.
Вся груда с немыслимым грохотом обрушилась, перегородив улочку позади нее. Она
пробежала десяток шагов, свернула в первую появившуюся перед ней подворотню,
оказалась на заднем дворе, где старая турчанка развешивала белье. Промчавшись
мимо нее, как ураган, сорвав с веревки и затоптав несколько простыней и услышав
нелестное мнение на свой счет, Гюзель проскочила в незапертую калитку и
оказалась на другой улице. Еще несколько раз свернув, пробежав через два-три
чужих двора, она оглянулась и перевела дух. Погони не было видно, улица, где
она оказалась, была достаточно людной и широкой. Впереди мелькнула извозчичья
пролетка. Гюзель окликнула извозчика, с облегчением раскинулась на мягком
сиденье и через полчаса уже подъезжала к своему дому.
Гюзель проскользнула в дверь, воровато оглядываясь по
сторонам. На первый взгляд слежки не было видно. Поднявшись в свой будуар,
красавица едва не разрыдалась: все ее поиски ничем не увенчались, она не смогла
передать записку шефу и ни с кем не обсудила положение, только испачкала
платье, сбила обувь и замучилась, как портовый грузчик. Через час должен был
прийти Ньюкомб, а она все еще не знала, что делать. Собственно, и плакать-то
она не могла только потому, что до прихода англичанина оставалось слишком мало
времени, – никак не успеть выплакаться и после этого привести себя в
порядок. Оставалось только держаться и надеяться на себя саму.
«Что делать, что делать? – мысленно повторяла
она. – Придется ехать с Ньюкомбом прямо к шефу…»
Шеф категорически запрещал ей появляться у себя и, в
особенности, приводить к нему посторонних, но ситуация была такова, что других
путей не осталось. Документы, которые раздобыл Ньюкомб, слишком важны, упустить
их никак нельзя, а английский осел упирается и не хочет отдавать бумаги никому,
кроме шефа.
Вскоре горничная появилась в дверях и громко объявила:
