– Никто вас не видел, я сам догадался, – улыбаясь,
произнес Горецкий. – И если вы сейчас откровенно ответите на мои вопросы,
муж не узнает, что вы закладывали ростовщику золотое кольцо с топазом.
– Муж не должен знать, что оно вообще у меня есть! –
с досадой воскликнула Нинетт.
– Итак, в тот день вы встали пораньше и тайком от мужа
побежали выкупать свое колечко, – начал Горецкий. – Поймите,
сударыня, мне совершенно неинтересно, откуда вы взяли на это деньги и кто вам
их дал.
– В таком случае – да, я действительно пришла утром
выкупать кольцо. Я дождалась, когда его служанка, эта старая карга, уйдет на
базар, и постучала.
– Он сам открыл вам дверь?
– Разумеется, в доме больше никого не было. Он не
очень-то обрадовался, когда меня увидел – еще бы, он-то небось думал, что я не
приду, и кольцо достанется ему. Но все же провел меня в лавку и стал рыться в
своих дурацких книгах. А я достала деньги и ждала, когда он отдаст мне кольцо.
Но этот мерзкий старый жулик вдруг покачал головой и заявил, что я просрочила.
Почему, интересно знать? Да потому, что я отдавала кольцо в залог двадцатого
января на тридцать дней. А сегодня двадцатое февраля. Но я, видите ли, забыла,
что в январе не тридцать дней, а тридцать один. Стало быть, срок уплаты прошел,
и кольцо он мне не отдаст.
– Как же вы забыли? – посочувствовал француженке
Горецкий.
– Да ничего я не забыла! – воскликнула она. –
Просто этот отвратительный старикашка говорит, что берет залог на месяц, а сам
пишет – тридцать дней. Мерзкий, мерзкий обманщик, поделом ему!
Она вдруг замолчала и испуганно посмотрела на Горецкого:
– Надеюсь, вы не думаете, что это я его убила?
– Что вы, сударыня, у меня и в мыслях этого не
было! – искренне воскликнул он. – Но как же вы вышли из такого
трудного положения?
– О, я не потеряла головы! – самодовольно ответила
Нинетт. – Я не стала плакать и умолять. Я пригрозила, что приведу своего
любовника, который служит в оккупационной службе. Старик нарушал законы,
поэтому испугался, хотя и не очень-то мне поверил. Но решил не связываться
из-за такой мелочи, как кольцо. Поэтому он сказал, что если я заплачу проценты
за месяц и еще за один день, то смогу забрать кольцо. Противный крохобор!
– Мадам, вы очень находчивая женщина! – восхитился
Горецкий.
– Ведь я же француженка, мосье, – скромно
потупилась Нинетт. – Я отдала этому кровопийце все деньги, что были у меня
в этот момент, – выскребла последнюю мелочь. Он швырнул мне кольцо, и я
вышла.
– Что же было дальше? – вежливо, но настойчиво
спросил Горецкий.
– Это все, мосье.
Полковник Горецкий вздохнул и взял ее за руку.
– Дорогая мадам, не нужно меня разочаровывать, –
ровным голосом произнес он и снял пенсне, – я же знаю, что произошло еще
что-то важное.
Нинетт подумала немного, поглядела в его проницательные
жесткие глаза.
– Мосье действительно обещает, что никто про это не
узнает? – доверительно прошептала она. – Иначе у меня могут быть
неприятности.
– Даю вам честное слово, – заверил Горецкий.
– Денег у меня не было даже на извозчика, я страшно
разозлилась и пошла пешком. Но, пройдя два квартала, хватилась перчатки. Я
подумала, что потеряла перчатку там, у ростовщика, когда рылась в карманах в
поисках денег, и решила вернуться в лавку. Не хватало еще из-за этого старого
кровопийцы лишиться совершенно новых перчаток, которые я покупала в Парнасе у
Версье!
– Полностью с вами согласен, – вставил
Горецкий. – Итак…
– Итак, я повернулась и пошла обратно. Но заметила, еще
не подойдя к лавке, что туда проскользнула мужская фигура.
– Так-так, – глаза у Горецкого заблестели.
– Это был мужчина, худощавый, мне показалось по
походке, что он достаточно молод.
– Как он был одет?
– Что-то полувоенное… – неуверенно ответила
Нинетт, – лица я не разглядела. Но когда я подошла к лавке, оказалось, что
дверь заперта изнутри. Я хотела постучать, но когда прислушалась, то уловила
странный разговор. Они говорили по-русски.
– Вы уверены? Вы понимаете по-русски? – подскочил
полковник на месте.
– Я не понимаю по-русски, но догадалась, – она
пожала плечами. – Что тут странного? Старик ведь был русский эмигрант, он
очень плохо объяснялся на других языках.
– Значит, вы не поняли, о чем шел разговор? –
разочарованно спросил Горецкий.
– Нет, но кое-что определила на слух. Мужской голос
угрожал, а старик отвечал блеющим фальцетом и безумно боялся, просто всхлипывал
от страха.
– Долго продолжался разговор?
– Я не знаю. Я почувствовала опасность и решила уйти,
тем более что перчатка нашлась в ридикюле. – Нинетт твердо посмотрела на
Горецкого.
– Мадам, вы поступили очень разумно. Если бы вас видел
тот человек, он бы мог причинить вам вред.
– Я это поняла и побежала оттуда как могла быстро. А
когда через несколько дней я прочла в газетах про убийство, то испугалась и все
ждала, что полиция меня найдет.
– Не беспокойтесь, мадам, я не причиню вам
неприятностей, – с чувством ответил полковник Горецкий и откланялся.
Француженка посмотрела ему вслед с легким беспокойством,
потом встрепенулась, отогнала неприятные мысли и направилась в свой театр
варьете, где танцевала в кордебалете и даже исполняла одну песенку – всего три
куплета, но господин директор обещал это исправить, если она будет умницей.
Глава 16
«Итак, убийца русский, – думал полковник
Горецкий. – Это не новость, начальник полиции и раньше был убежден, что
убийца – русский, оттого, что он убивает только русских. Если верить этой
очаровательной француженке, а у меня нет оснований ей не верить, то убийца
перед тем, как зарезать старого ро??товщика, учинил ему форменный допрос. Принимая
во внимание, что остальных он убивал быстро и незаметно, возникает вопрос: что
он хотел узнать от Фомы Сушкина?»
Все, кто мог знать ответ на этот вопрос, мертвы. А если не
все? И полковник Горецкий сделал последнее, что ему оставалось: он решил
отыскать кого-нибудь из пассажиров, что плыли на том же пароходе, что и Фома
Сушкин и Мария Костромина – возможно, эти же люди жили в гостинице
«Пале-Ройяль», а в том, что разгадка дела связана с гостиницей, полковник почти
не сомневался.
Однако легко сказать, но трудно выполнить. Если власти вели
строгий учет прибывающих эмигрантов, то есть по прибытии каждого парохода его
пассажиры тщательно регистрировались, осматривались врачом и проходили
санитарную обработку, то потом, когда беженцы попадали в Константинополь, их
судьба никого более не интересовала. Люди устраивались как могли – те, кому
удалось сохранить достаточно средств, снимали приличные квартиры и ждали, когда
им разрешат двинуться дальше – в Париж или в Берлин (англичане русских
эмигрантов не принимали). Те же, у кого не было денег, быстро проедали
последнее и обивали пороги разных государственных учреждений – голодные,
нищенски одетые, многие с голодными запаршивленными детьми… Где они ночевали –
никто не знал, и найти такого человека в огромном городе было практически
невозможно.
