– Он, ваш оратор, действительно говорил правильные
вещи, но как-то навыворот, он пытался разбудить в людях самые темные инстинкты
– злобу, ненависть, жажду убийства. И вы считаете, что это дело – правое?
– Кто вам сказал, что люди всегда должны воевать за
правое дело? – холодно удивился собеседник Бориса. – За идею – да, но
кто вам сказал, что идея обязательно должна быть святой?
– Однако вы очень откровенны, – удивился Борис.
– Это потому, что мы с вами беседуем, так сказать,
анонимно, и никто не услышит нашего разговора. Если вы не примкнете к нашему
обществу, а решиться на это вы можете только сейчас, потому что дальше будет
поздно, так вот, если вы все же решите уйти, то мы никогда больше с вами не
увидимся. Если же решитесь остаться, то ничего не сможете изменить.
– Вот как?
– Только так. Ведь это сейчас тут, на берегу моря, вы
охладили голову и стали способны рассуждать. А там, наверху, разве вы не
кричали вместе со всеми «Долой!» и «Смерть предателям!» и не чувствовали себя
частью могучего братства?
Борис промолчал, ему пришла в голову мысль, что следует
раскрыть инкогнито незнакомца, потому что он может быть опасен.
– Вероятно, вы правы, – согласился он. – Уже
поздно, благодарю вас за содержательную беседу. Позвольте закурить, у меня свои
папиросы кончились.
Незнакомец протянул ему портсигар, который, судя по тяжести
и тусклому блеску, был золотым. На крышке портсигара Борис еще раньше заметил
выгравированный узор, очевидно, это был вензель. Как бы случайно Борис уронил
портсигар и, нагнувшись за ним, сильно прижал крышку с вензелем к тыльной
стороне кисти, там, где кожа была нежнее всего. Руку заломило от боли.
Борис взял папиросу, поблагодарил своего ночного собеседника
и быстро зашагал вдоль моря в сторону поселка. Его никто не преследовал. Выйдя
на скудно освещенную улицу поселка, Борис остановился под тусклым керосиновым
фонарем и посмотрел на руку. Выгравированный узор на крышке портсигара не был
вензелем. Узор выдавился не полностью, но на руке просматривалась фигурка
индийского божества с шестью руками. Правда, с одной стороны рук не было видно,
но, надо полагать, божество должно было быть симметричным. Борис разочарованно
вздохнул – он надеялся увидеть инициалы своего собеседника. Он вспомнил
собрание на горе, факелы и ровный гул толпы, прерывающийся криками. Теперь,
после разговора у моря, он уже не так легко относился к происшедшему.
Придя домой, в тесную комнатку над трактиром, он по памяти
нарисовал фигурку индийского божества, которую видел на крышке портсигара, и
спрятал листок на дно чемодана.
Глава 3
Граничный столб. Турецкий офицер
С веселыми восточными глазами
С ленивою усмешкой на лице
Тебя встречал и пожимал плечами.
А. Несмелов
Утром Бориса разбудил трактирщик Ставрадаки, у которого
Ордынцев снимал сиротскую комнатку на втором этаже.
– Эй, рус-эфенди! Спускайся скорей, тебя важный человек
спрашивает!
Борис наспех ополоснулся над фаянсовым облупленным тазом в
кошмарных голубых цветочках, влез в покоробленную турецкой жаровней форму и
спустился на первый этаж:.
Важный человек, о котором говорил Ставрадаки, сидел прямо в
трактире, опершись локтями на грязный стол, и высокомерно распушив кошачьи усы.
Крученые жгутом погоны на его плечах ничего не говорили Ордынцеву: может, такие
погоны в Турции носят генералы, а может – простые посыльные.
Поперек стола побежал не в добрый час проснувшийся таракан.
Важный турок скосил на него глаз и придавил толстым обкуренным пальцем. Жест
его был безразличен и величествен – таким жестом какой-нибудь полководец тычет
пальцем в карту, указывая приговоренный город противника.
Борис подошел к турку, стараясь не глядеть на останки
любознательного таракана. Чиновник взглянул на него с таким важным равнодушием,
что Ордынцев испугался – не придавят ли его сейчас толстым пальцем.
Однако турок на скверном французском языке сообщил Борису,
что если он действительно является господином Ордынцевым, то для него получено
разрешение на переселение в Константинополь.
Борис несколько растерялся от радости, но проследовал за
турком, не задавая вопросов. Конечно, ему хотелось бы узнать, за какие заслуги
его выделили из отверженной русской толпы, но усатый проводник вряд ли дал бы
ему ответ.
Маленький моторный катерок покачивался у причала. Зеленая
вода плескала в почерневшие сваи, пахло водорослями и тухлой рыбой.
Широкоплечий матрос в белой рубахе и черных штанах гордо скосил глаза на
пассажиров. Турок бросил ему что-то повелительное, и катерок ладно затарахтел и
побежал по голубой застиранной глади.
Унылые скалы Принкипе растворились в белесой дымке, катерок
кроил и кроил голубое полотно, и наконец на горизонте возникли тонкие, синие,
бирюзовые и розовые стрелы минаретов, сияющие купола Айя-Софии и мечети
Сулеймана, яркие современные дома богатой Пери.
Константинополь, Царьград, Стамбул! Второй Рим, извечная
русская мечта с Олеговых и Святославовых времен, великий город! Богатые толпы
на улицах Пери, на мосту через Золотой Рог, звонки трамваев, гудки автомобилей,
крики уличных разносчиков – на скольких языках предлагают они прохожим сладости
и пороки, дурные новости и несбыточные надежды… Важные офицеры победивших армий
неторопливо прогуливаются, гордо козыряют друг другу, кланяются дамам. Толпятся
на перекрестках русские офицеры – машут руками, обсуждают судьбы отечества,
ищут виноватых – тоскливые глаза, кокаиновая бледность, несвежие мундиры с золотыми
погонами…
Борис шагнул на пристань, и первым человеком, кого он увидел
в Константинополе, был Аркадий Петрович Горецкий – загадочный полковник
таинственной службы. Как всегда, чисто выбритый, одетый в ладно пошитую
английскую форму, благоухающий хорошим табаком и дорогим одеколоном – словно и
не русский человек, а лощеный европеец, одинаково убедительный и красноречивый
на двунадесяти языках.
Борис постарался подавить мгновенно вспыхнувшие раздражение
и стыд оттого, что сам он плохо выбрит и утром успел только сполоснуть лицо
холодной водой под допотопным умывальником. Форма его, и так сильно поношенная,
приобрела и вовсе неприличный вид после обработки в вошебойке на Принкипе.
– Голубчик, Борис Андреевич! Как я рад видеть вас в
добром здравии! – Горецкий шагнул навстречу, распахнул объятия.
– А-а, Аркадий Петрович! – Борис навстречу
полковнику подался, но улыбка у него вышла не без горечи. – Так это вам я
обязан столь быстрым прохождением турецкого карантина! Должно быть, я вам для
чего-нибудь срочно понадобился?
– Ну-ну, не нужно сарказма, дорогой мой. Меня просила
позаботиться о вас Варвара Андреевна.
– Сестра? – вскинулся Борис. – Где же она? С
ней ничего не случилось?
