– С ней все в порядке, – успокоил Горецкий, –
она работает сестрой милосердия во французском госпитале. Сегодня никак не
смогла прийти – дежурство у нее. Но она очень просила меня вас встретить и
отвезти к ней в госпиталь. Вы ведь в Константинополе впервые, да и денег небось
нету.
– Деньги есть. Правда, мало, – сознался Борис.
– Тогда едем, вещей, я вижу, у вас немного, –
Горецкий оглянулся на потрепанный чемодан.
– Не нажил, – криво усмехнулся Борис. –
Родина выбросила в чем есть, вот с этим только чемоданом.
– Да уж, голубчик, в новую жизнь мы приходим без
ненужного балласта, – усмехнулся в ответ Горецкий.
– О чем вы говорите? – воскликнул Борис, идя
следом по пристани. – Какая новая жизнь?
– Обязательно новая, – грустно подтвердил
полковник, – особенно для вас. Вы с сестрой люди молодые, вам не поздно
начать сначала.
– А вы? Чем занимаетесь здесь вы? – задиристо
спросил Борис. – Опять какие-нибудь тайные дела и переговоры?
– Возможно, – уклончиво ответил полковник
Горецкий. – Мы поговорим об этом позже. Повидайтесь с сестрой, оглядитесь,
Варвара Андреевна знает, как меня найти.
Борис промолчал, но подумал, что зря он встретил Аркадия
Петровича так нелюбезно, тот всегда относился к нему неплохо, ведь именно
Горецкий спас его в свое время из феодосийской контрразведки. Правда, как
выяснилось позднее, сделал он это, преследуя свои цели, но если бы не он,
Борису пришлось бы туго. И Варе он помог в декабре девятнадцатого перебраться в
Константинополь, и уговорил в Новороссийске капитана французского корабля
подождать, чтобы Борис с Алымовым успели спастись. Их с полковником отношения
дали трещину именно тогда, на корабле, когда Борис высказал Горецкому все, что
он думает о генералах Генштаба, бросивших армию в Новороссийске на произвол
судьбы, и о тех полковниках, которые этим генералам помогали.
Теперь Борис думал, что был неправ тогда, когда дал резкую
отповедь Горецкому, – разумеется, полковник не мог отвечать за всех
генералов. Сам он был, безусловно, человек честный, к тому же умный, обладающий
большими познаниями и очень хорошо информированный. Борис вспомнил про связи
полковника с англичанами, и как полковник общался в Феодосии с личным эмиссаром
Черчилля. Вероятно, здесь, в Константинополе, Горецкий снова сотрудничает с
англичанами. Только так можно объяснить его уверенный и спокойный вид.
В госпитале царили суета и всеобщее столпотворение. Раненые
русские лежали в коридорах на походных койках, на больничных каталках и прямо
на полу. Стоял жуткий запах гнойных ран и немытого мужского тела. Борис
совершенно растерялся, слыша со всех сторон стоны и крики, но Горецкий схватил
его за руку и быстро повел по коридору в дальнее крыло здания. Там было потише
и почище. Сестры бесшумно сновали по коридорам. Аркадий Петрович переговорил
по-французски с усталой пожилой монахиней, она оглянулась на Бориса и махнула
рукой в самый конец коридора.
– Идемте, она там, – пригласил Аркадий Петрович.
Как бы подтверждая его слова, открылась последняя дверь, и
знакомая худенькая фигурка в белой косынке с крестом вышла к ним. Борис сделал
шаг вперед и застыл на месте. Горло перехватило, и он смог только прошептать
пересохшими губами:
– Варька!
– О Господи! – Она уже висела у него на шее,
счастливо смеясь и плача одновременно. – Ты наконец вернулся, ты живой!
– Не волнуйтесь, Варенька, живой и здоровый, –
рассмеялся Горецкий. – Экий молодец, отощал только немного. Но это дело
поправимое.
Борис оторвал сестру от себя и заглянул в залитое слезами
лицо.
– Ну что же ты плачешь? Все уже позади, я здесь…
Она ничего не ответила и спрятала лицо у него на груди. Борис
всегда понимал сестру с полуслова, так было с самого детства, вот и сейчас он
понял, что ее гложет иная боль, помимо беспокойства за брата.
– Что с тобой, сестренка? – Он снова отстранил ее
от себя и внимательно заглянул в глаза. – Ну, рассказывай!
– Там Петр, – она кивнула на дверь палаты, откуда
только что вышла.
– Петька Алымов здесь? – вскрикнул Борис. –
Вот это да!
Он рванулся было к двери, но посмотрел на опущенную голову
сестры и остановился.
– Что? – спросил он глухо. – Он ранен?
Тяжело?
– Это из-за ноги, ты знаешь, – тихо ответила
она. – Открылось сильное воспаление, десять дней он был в горячке. И тогда
ногу ампутировали по колено.
– А сейчас, что сейчас?!
– Сейчас он в депрессии, плохо ест и совершенно не
хочет поправляться.
– Но он в сознании? Узнает меня?
– Узнает, но захочет ли говорить…
– Да что у вас здесь происходит?! – вскричал
Борис. – Говорить он со мной не захочет…
Он рванул на себя ручку двери и влетел в палату. Комнатка
была маленькая, с чисто выбеленными стенами, крохотное окошко затянуто
накрахмаленной занавеской. Несмотря на малые размеры, в комнатку были втиснуты
три кровати. Борис не узнал Алымова, пока Варя не тронула его за рукав и не
повернула в нужном направлении. Петр лежал на спине, до горла закрытый одеялом.
Глаза были открыты и невидяще уставились в потолок. Борис поразился
неестественной бледности его лица.
– Эй, – тихонько позвал он и наклонился.
Алымов вздрогнул, его глаза изумленно раскрылись.
– Борис! – выдохнул он. – Живой! Голос был
прежнего Петра Алымова, с кем прошел Борис немало дорог, когда отступали от
Орла до самого Новороссийска. Борис обнял друга за плечи и поразился их худобе.
– Ты что, его не кормишь, что ли? – повернулся он
к Варе.
Та не ответила, и Борис с грустью заметил, что глаза у
Алымова снова погасли. Варя вышла в коридор, в открытую дверь Борис увидел, как
она взяла у Горецкого какой-то маленький бумажный пакетик и спрятала его в
карман белого передника сестры милосердия.
– Ты сесть можешь? – спросил Борис. – А то
лежишь, в потолок смотришь…
Он помог другу приподняться и подложил подушку. Тот
поморщился и в ответ на невысказанный вопрос пробормотал глухо:
– Нога болит. Вот нету ее, а болит, проклятая – сил нет
терпеть.
– Вот что, Петр, – угрожающе начал Борис, –
ты это дело брось. Не для того мы с тобой в Новороссийске из той смертельной
бухты выплыли, чтобы ты теперь вот тут, в этой комнате, помирал. И не
перебивай! – прикрикнул он, видя, что Петр шевельнулся. – Вижу, что
не от раны тебе плохо. Знаю, что боль переносить ты умеешь. Тоска у тебя, хандра,
себя жалко…
– Отстань ты! – Алымов нахмурился и даже сделал
попытку двинуть Бориса кулаком в бок.
– Сказал, не перебивай! – Борис увернулся от
слабой руки друга. – Вот горе-то у него – полноги оттяпали. А жизнь –
спасли! А сколько нас там, в России, осталось?
